Переписка с Н. Ф. фон Мекк (1877 год)
123. Мекк - Чайковскому
Москва,
24 марта 1878 г.
1878 г. марта 24 - 25. Москва.
Мне также невесело на душе, мой милый, бесценный друг. Есть у меня личное горе, и беспокойство и общее бедствие - предстоящая война - тяготят сердце и наводят тоску. Если бы еще быть уверенным, что мы поколотим англичан, тогда что делать, можно бы для этого и жертвы принести, ну, а если к Англии присоединится Австрия, тогда все-таки наше положение будет тяжело, а по последним заграничным известиям очень похоже на то, что Австрия присоединится к Англии. Как трудно однако дипломатическому деятелю оставаться вполне честным человеком. Вот Андраши; как человек он очень честен и симпатичен, как политик - отвратителен, действует не по абсолютным правилам честности и прямоты, а глядя по обстоятельствам. Гадко! Вот и теперь все увертывается прямо высказать свои желания и стать в определенное положение, и хотя наши газеты уверяют, что миссия графа Игнатьева в Вену не потерпела неудачи, но привычным чутьем чувствуешь, что она н e имела и удачи: в самом тоне разуверений, puisque c'est le ton qui fait la musique [так как тон делает музыку.], слышится это. Но я, впрочем, очень много рассчитываю на нашего Горчакова. Он хотя и подчиняется рыцарской политике, но ведет ее все-таки очень умно и предусмотрительно.
Что касается Вашего мнения, друг мой, что больший размер контрибуции мог бы послужить нам во вред, то мне кажется г что в данном случае Франция и Германия не могут служить примером, потому что ни Турция не имеет тех средств развития интеллектуального и экономического, при которых Франция так быстро оправилась от войны, ни в России не настолько далеко-ушли промышленность и торговля, чтобы прийти к застою. Правда, что гораздо благотворнее, чем контрибуция, подействовал такой факт, который я почерпнула из статистических сведений Мануфактурного департамента (есть у нас такой? Если бы я была во Франции, я бы сказала: du Miniestre de commerce [министерство торговли.], но у нас, кажется, нет такого министерств а, а есть что-то вроде департамента, но это все равно откуда, mais c'est authentique [но это достоверно.]), и от факта я пришла в восторг, потому что в нем-то вся причина нашего финансового положения, нашего экономического благосостояния и всяческой силы, а факт этот есть. тот, что в нынешнем году, несмотря на войну, наша отпускная торговля превысила ввозную; наконецто! Это такое движение вперед, такой задаток хорошего будущего, что я просто не нарадуюсь. Конечно, это лучше всяких контрибуций, потому что это сила в самих себе. Если бы теперь придумать как-нибудь увеличение народонаселения посредством переселений, колонизации, о, тогда Россия какая бы стала могучая! И как нехорошо такое размещение человечества на земном шаре: в Индии люди так скучены, что с голоду мрут, а у нас на громадных пространствах есть полнейшее безлюдие. Как жаль, что нельзя разводить людей искусственно, как рыб; тогда бы людям не надо было и жениться, а это было бы большое облегчение. А как теперь распространилось это искусственное-разведение рыб; даже у нас в России в ходу.
Как мне жаль, дорогой мой друг, что я никак не могу войти во вкус, что касается Моцарта. Все, что Вы пишете об его характере, совершенно слышно в его сочинениях и видно в выражении лица на портретах. Его музыка вся звучит этою незлобивостью, этою беззаботностью, но, милый мой, ведь это-то мне и не по характеру: я люблю глубину, силу, величие, следовательно, не могу любить ничего поверхностного, объективного, водянистого, ничтожного. Такие натуры могут быть приятны только в самых легких сношениях и на меня не производят впечатления, так же как и их сочинения. Из желания короче познакомиться с ним, т. е. с Моцартом, я эти дни играла в две и в четыре руки его сонаты, фантазии, квартеты и квинтеты и... извините, милый друг, не в состоянии была докончить ни одной пьесы. Он так всем доволен, так невозмутимо весел, что меня это возмущает. Знаете ли, что-такая непроходимая доброта, такое полное отсутствие всякого протеста есть только признак полнейшего ничтожества. Я люблю эту доброту и нежность чувств Шумана, доходящие в нем до “Bittendes Kind” и “Puppenwiegenlied [Названия произведений Шумана.], потому что вместе с этим в нем слышишь такое неудовлетворение жизнью, такие запросы, такую-жгучую тоску, в которых видишь глубокие свойства человека. Тот, кто способен сильно чувствовать и много понимать, может быть добр, но не может быть весел. Простите, дорогой мой, за такое отношение к Вашему идеалу, и пусть Вас никогда не шокируют наши разногласия, потому что я реалистка, Вы идеалист, и именно в этом пункте мы всегда расходимся. Вы поклоняетесь Моцарту, потому что он идеальный художник, а я не знаю толка в тех идеалах, которые должны быть совершенством, да еще отвлеченным. Такому идеалу я предпочту простого настройщика фортепиан, потому что тот, по крайней мере, делает дело, от его музыки, так же как и от музыки Моцарта, ни один фибр человеческой души не дрогнет высоким чувством, но он делает то, что необходимо, исполняет свое назначение, тогда как назначение такого искусства, как музыка, гораздо выше того,. чем приятное щекотание уха под стакан старого бургонского. Вы указывали мне на его “Дон-Жуана”, т.е. на партию Донны-Анны в этой опере. Я скажу, как Вы сказали мне о Бетховене (что и у него есть слабые места), что и у Моцарта есть хорошие места. Нет такого хорошего композитора, у которого не было бы и дурных сочинений, и нет такого дурного, у которого не попадалось бы что-нибудь и хорошее; определяется же его характер преобладающими свойствами. Теперь моя очередь просить у Вас прощения в том, что я так распространилась о Моцарте, но я хотела бы оправдать перед Вами свое отношение к нему, хотела бы, чтобы Вы поняли, что я во всех своих вкусах верна своей натуре и своим понятиям. Еще я также, в свою очередь, скажу, что я удивляюсь, как это человек, который сам написал такую потрясающую, схватывающую вещь, как первая часть Четвертой симфонии fa mineure, может восхищаться Моцартом? Знаете, мой бесценный, что в Вас есть странное противоречие-натуры со вкусами; да, впрочем, это понятно: одно есть природа другое - воспитание. Ваша музыка производит такое глубокое впечатление, и в то же время Вы восхищаетесь этим эпикурейцем Моцартом. Скажите мне, содрогнется ли душа преступника от музыки Моцарта? Нисколько, напротив, он найдет в ней как бы оправдание себе. А от Вашей... он заплачет! А сознаете ли Вы, что это значит? Боже мой, ведь это словами и объяснить нельзя. Да, впрочем, разве ж можно проводить параллель между Вами и Моцартом. Надо перестать, а то я могла бы говорить три дня.
25 марта.
Благовещение.
Меня очень радует, дорогой друг мой, Ваше намерение продолжать свою деятельность в Московской консерватории: Вы делаете там великое дело, и заменить Вас положительно некем. Дай бог, чтобы здоровье и силы позволили Вам исполнить Ваше намерение. О Вашей антипатии к занятиям барышень в консерватории я слыхала прежде и вполне сочувствовала ей в общем смысле, и лично в Вас мне это чрезвычайно нравится, потому что в этом я вижу, что в деле искусства Вы не подкупаетесь ничем, ни даже барышнями, тогда как в то же время слыхала, что есть профессора, которые ухаживают за ними. Какая гадость! Вообще нравственность в консерватории такова, что я не только дочери, но и сына не отдала бы туда.
На каком языке сочинение Отто Яна о Моцарте? Я не читала его. Его G-moll'ного квинтета я также не нашла для четырех рук. Вообразите, Петр Ильич, что я не могу достать биографии музыкантов. Я хотела прочесть о Chopin и нигде не могу достать, так что только в автобиографии Georges Sand я нашла о нем кое-что. Вот отвратительный характер был; да это также в музыке слышно. Как я рада, что Ваше здоровье лучше, мой милый друг, что обмирания сердца прошли; зато меня в настоящее время они совсем замучили. Погода у нас очень приличная, сегодня в особенности веселый день, солнце светит ярко, греет горячо, очень хорошо. Вчера в музыкальном журнале “Нувеллист”, изд. Бернарда, я прочла опять об Вас, что Вы начали писать оперу “Евгений Онегин”, которую предназначаете исключительно для исполнения в Московской консерватории, что нездоровье заставило Вас на время прекратить свои занятия, “но что. слава богу, наш даровитый композитор поправляется”. Как мне приятно это читать. Во вторник последний концерт Музыкального общества в пользу фонда. Говорят, продажа билетов идет очень плохо. Наша публика не очень щедра. В этом собрании назначены к исполнению: увертюра Тангейзера, тройной концерт Бетховена для фортепиано, скрипки и виолончели, с Ник[олаем] Григ[орьевичем], и Ваша музыка к “Снегурочке”, и затем прощай надолго хорошая музыка! Я-то не забуду тебя, а услышу ли еще, про то бог знает!
Рубинштейн в прошлый четверг играл в Петербурге в пользу Красного креста, должно быть, Ваш концерт, потому что так предполагалось, а рецензии еще нет, и после этого концерта представлялся императрице, а потом обедал, вероятно, по-домашнему у великого князя Константина. Сегодня у нас в Москве приезжает великий князь Михаил; город убран флагами, вид вполне праздничный.
Мне говорил Данильченко, также Ваш бывший ученик, с которым я играю с виолончелью, что Бродский уходит из консерватории на место младшего преподавателя в Венскую консерваторию, а на место его как будто бы...как Вы думаете, кого?... Это очень смешно... Безекирский!.. Но имеет вероятие потому, что в это время Безекирский ухаживал за Ник[олаем] Григ[орьевичем], ну, а Вы знаете, как он на это ловится.
Вот не люблю я этого человека, Безекирского, - хитрец и нахал. Зато есть другой скрипач оперного оркестра, Кламрот, которого я очень люблю, - отличный музыкант и такой скромный, деликатный. Очень симпатичный также скрипач, который со мною играет, - Бабушка; он Пражской консерватории, очень хороший исполнитель и человек, который с каждым годом совершенствуется в игре. Он замечательно хорошо исполняет всякую характерную музыку, хотя сам очень ровного, невозмутимого характера; он чех, но обладает спокойствием немца.
Читали Вы, Петр Ильич, что в Венгрии запретили нашей русской пианистке, которую Вы знаете, Тимановой, дать концерт? Теперь она играла в Париже, и с большим успехом.
Скоро Вы приедете в Россию, мой бесценный друг, на родину, в эту милую Киевскую губернию. Ах, как я люблю те места и как я буду рада, когда Вы будете находиться там: письма наши друг к другу будут доходить скорее. Не получили ли Вы письма от Анатолия Ильича об известном деле?
Как идет повесть Модеста Ильича? При дурной погоде он имеет больше времени писать.
Теперь так много говорят о войне, что маленький, двухлетний сын моей Саши ходит ко всем и спрашивает: “хось вону?” (хочешь войну?). Он презабавный, этот мальчик; только что начинает говорить, но чрезвычайно понятлив и все замечает, что говорят другие. Подхватил теперь слово “девица” и уверяет, что он девица, а мама - мальчик; такой потешный.
До свидания, мой дорогой, несравненный друг. Всем сердцем
Вас любящая
Н. ф.-Мекк