Переписка с Н. Ф. фон Мекк (1877 год)
178. Чайковский - Мекк
Вербовка,
2 августа 1878 г.
1878 г. августа 2-5. Вербовка.
У меня как будто было предчувствие, дорогая моя Надежда Филаретовна, что к 1 августа я не попаду еще в Браилово. В последнем письме моем я изложил Вам причины, почему должен отложить поездку, а в самый тот день, когда я прежде предполагал выехать, прибавилось еще одно препятствие к выезду: я простудился и заболел. У меня жестоко болела спина, так что два дня и две ночи я провел очень мучительных, ибо тщетно пытался найти положение, в котором боль была бы менее чувствительна. Вчера мне стало лучше, а сегодня я здоров или почти здоров. Таким образом, теперь мне предстоит исполнить ту программу, о которой я Вам писал в предыдущем моем письме, т. е. в субботу 5-го уехать отсюда с Модестом в Киев, в понедельник прибыть в Сумы, провести там дня два и уже потом ехать в Браилово. Так как я до сих пор еще не имел никаких известий от Вас, то не знаю, дойдет ли это письмо до Вас, если я его по-прежнему адресую в Женеву. Лучше подожду Вашего письма. Если таковое уже имеется в Браилове, то Марсель пришлет мне его. Я узнал вчера из газет, что концерты Рубинштейна состоятся 7, 14 и 21 сентября по новому стилю, - примите это к сведению, милый друг.
У нас в Вербовке стало тише и менее людно. Племянница Анна уехала в воскресенье 30-го, и вместе с нею уехала также очень милая девушка, племянница моего зятя, гостившая здесь. С ней приключился маленький роман, героем которого невольно явился мой брат Анатолий. Девушка эта - невеста одного очень милого юноши. Они помолвлены уже три года тому назад, но свадьба не может состояться до тех пор, пока он не кончит своего образования. Положение это для пылкой хорошенькой молодой девушки очень щекотливо. Она ждет уже три года, и придется ждать еще. Случилось так, что она без всякого повода со стороны брата влюбилась в него, но так как совесть терзала ее сердце, то она не придумала ничего лучшего, как откровенно написать об этом жениху. Тот пришел в отчаяние, написал ей исполненное упреков письмо. Ей стало и стыдно и жалко... словом, произошел целый маленький роман, к счастью, не кончившийся разрывом. Можно надеяться, что ее увлечение пройдет и что жених простит и утешится. Но были минуты очень неприятные; она едва не заболела.
Погода здесь наступила превосходная, совсем летняя. Дай бог, чтобы она продержалась до моего прибытия в Браилов. Вчера вечером я сыграл своим сожителям всего “Онегина”. Впечатления их были самые для меня благоприятные. Мне совестно признаваться в этом, но не скрою от Вас, что я сам наслаждался не менее их, и были минуты, когда я должен был останавливаться от волнения, а голос отказывался петь вследствие приступа слез к горлу. Но зато чем более я думаю об, исполнении этой оперы, тем более убеждаюсь, что оно невозможно, т. е. такое исполнение, которое соответствовало бы моим мечтам и замыслам. Особенно Татьяна и Ленский меня ставят в тупик. Поэтому я склонен думать, что, за исключением консерваторского исполнения, на которое я смотрю как на пробу и ученическое упражнение, опера моя никогда не увидит сцены. Я никогда не буду хлопотать о постановке ее, ибо в случае моей инициативы дирекция по своему обыкновению обставит оперу кое-как. Если же дирекция будет просить у меня этой оперы, то требования мои будут очень велики.
В корректуре еще множество ошибок; придется сделать еще две корректуры, но к половине или к концу сентября опера будет готова.
Останавливаюсь пока. Буду продолжать это письмо по получении от Вас каких-нибудь известий и адреса.
4 августа 1878 г.
Известий о Вас все еще нет, и поэтому я еще подожду отсылать Вам это письмо. По обычаю своему вечно о чем-нибудь беспокоиться и чем-нибудь терзаться я теперь сокрушаюсь, что не попал в Браилово вовремя, т. е. тотчас после того, как Вы уехали. Боюсь, что это причиняет беспокойство Вашим слугам, что это сопряжено с какими-нибудь неудобствами. Но что мне было делать?
Хотел бы я, чтоб кто-нибудь объяснил мне, что означают и от чего происходят те странные вечерние припадки обессиления, о которых я Вам однажды писал и которые в большей или меньшей степени повторяются со мной ежедневно. Я не могу на них особенно жаловаться, так как в последнее время обычным следствием их бывает какой-то глубокий почти летаргический сон, а крепкий сон - одно из величайших благ и наслаждений. Тем не менее, самые припадки очень тягостны и неприятны, особенно та неопределенная тоска о чем-то, желание чего-то, охватывающее всю душу с невероятной силой и оканчивающееся совершенно определенным стремлением к небытию, soif du neant! [жаждой небытия!]. А вероятнее всего, что причины этого психологического явления самые прозаические; это совсем не болезнь души, а, как мне кажется, следствие дурного пищеварения и остатки моего желудочного катара. Увы! заблуждаться нельзя насчет влияния плоти на дух. Весьма часто лишний соленый огурец имеет непосредственное влияние на самые высшие отправления нашей духовной деятельности. Простите, друг мой, что надоедаю Вам сетованьем на здоровье, которое тем более неуместно, что, в сущности, я совершенно здоровый человек, т. е. говоря относительно, ибо те маленькие бобо, на которые я жалуюсь, не заключают в себе ничего серьезного. А что я нуждаюсь в отдыхе, так это верно. И в Браилове я его, конечно, найду. Господи! как меня тянет в этот милый дом, в это милое место! Между тем, жаловаться на Вербовку я никак не могу. Мне здесь очень хорошо, и нельзя себе представить для меня более приятного общества, как здешнее. Но в том-то и дело, что от времени до времени нужно быть без всякого общества.
Мы выезжаем завтра.
5 августа.
Простите, что доканчиваю карандашом. Получил из Браилова Вашу женевскую телеграмму. Адресую письмо это в Hotel National. Через час еду на железную дорогу. Дней через пять или шесть буду в Браилове. До свиданья, мой друг. Я рад, что Вы здоровы и все благополучно.
П. Чайковский