Переписка с Н. Ф. фон Мекк (1877 год)
17. Чайковский - Мекк
Clarens,
26 января/7 февраля 1879 г.
Спешу ответить Вам, дорогой друг, на сегодняшнее письмо Ваше . Я могу сказать самым положительным образом, что все до одного Ваши письма я получил. Письмо со вложением музыкального журнала получено мною в свое время, и я виноват, если Вы могли заподозрить его пропажу. Дело в том, что я, значит, забыл поблагодарить Вас за него. Пожалуйста, извините меня, милый и добрый друг! Я вообще довольно рассеян, но теперь голова моя до того полна оперой, что я сделался еще рассеяннее. Отзыв Бюлова обо мне был мне весьма приятен. Он уже не первый раз пишет обо мне весьма сочувственно. Когда он был в Америке (три года тому назад), мы вели с ним целую переписку, и даже однажды я должен был заплатить пятнадцать рублей за ответную телеграмму в десять слов, которую должен был послать, чтобы отплатить учтивостью за учтивость. Он там везде играл мой концерт, и по поводу успеха этого концерта и затеялась переписка . В письмах своих он расточал мне такие восторженные похвалы, в сравнении с которыми его теперешний отзыв ничего не значит. Бюлов вообще очень увлекающийся человек, но говорят, что его увлечения непрочны. Некоторые его отзывы очень странны. В одном из своих писем он сообщил мне, что, по его мнению, существуют пять человек, на которых зиждется вся будущность музыки, и эти пять следующие: Рафф, Брамс, St.-Saens, Рейнбергер (1) и я. Мне было очень лестно очутиться в обществе первых трех, но соседство Рейнбергера изумило меня. Что он мог найти в Рейнбергере? Я не большой охотник ни до Раффа, ни до Брамса (я его даже вовсе не люблю и лишь только уважаю), ни даже до St.-Saёns, но это все-таки тузы, тогда Как Рейнбергер есть самый абсолютный нуль; это такой автор, коим в Германии имя легион. Но как бы то ни было, а увлечения Бюлова искренни, а что касается его симпатии к русской музыке, то он доказал ее постановкой “Жизни за царя” в Ганновере и всеми своими статьями и статейками. То, что Вы пишете об отношении Руб[инштейна] к ученикам консерватории, совершенно справедливо, к сожалению. У него есть одно оправдание. Он рассказывает, что Антон и он прошли в детстве жесточайшую школу побоев и розог, и так как они оба вышли тузами, то он совершенно искренно думает, что железная рука, бьющая по щекам, но в то же время и ласкающая, есть символ истинной педагогики. Впрочем, я никогда не видел его бьющим,.а слышал, что это бывало, и, признаться, не верил.
До свиданья, милый друг, будьте здоровы.
Ваш П. Чайковский.
Я думаю, что в Вену больше писать Вам уже не буду. Полагаю выехать отсюда тридцать первого.