Переписка с Н. Ф. фон Мекк

423. Чайковский - Мекк

Рим,

1881 г. декабря 1-4. Рим.

1/13 декабря 1881 г.

Милый, дорогой друг мой! Какая невеселая у нас погода стоит; вероятно, и у Вас то же самое, и мне грустно воображать Вас безвыходно сидящей дома. А я, несмотря на потоки дождя, все-таки совершаю ежедневные большие прогулки и в промежутках между дождями наслаждаюсь красотами города, к которому все больше и больше привязываюсь. В первую минуту Рим не так восхищает, как Флоренция, но в нем есть свойство, подобное московскому, мало-помалу привязывать к себе и постепенно производить очарование. Теперь оно у меня полное, даже несмотря на дурную погоду. Скажите, друг мой, где, кроме Рима, можно совершить такую прогулку, как наша вчерашняя. Мимо St. Maria Maggiore мы прошли к Pietro in Vinculi, оттуда прелестной тропинкой к Колизею, потом в бесподобные Термы Каракаллы, потом в Латеранский собор и, наконец, домой по новым улицам, близ железной дороги. И каждый день можно до бесконечности разнообразить выбор прогулок.

В воскресенье мне вместе с Модестом удалось попасть на торжественную мессу, которую папа служил в св. Петре (над портиком, где совершился обряд канонизации). Это было чрезвычайно интересно. Ничего нельзя себе представить более грандиозного, как шествие папы, предшествуемого епископами, кардиналами, камергерами в средневековых костюмах, и все это при пении музыки Палестрины, а сapellо, т. е. без органа. Минута входа балдахина, на котором восседал папа, была чрезвычайно грандиозна. Но самое служение не представило ничего особенно интересного, и жара сделалась так невыносима, что я даже не мог достоять до конца.

Мы теперь устроились не только хорошо, но почти роскошно. Моя комната в высшей степени удобна и комфортабельна. Я тотчас же по переезде принялся за сочинение. Не знаю, что из этого выйдет, но начал я с музыки к сцене Марии и Мазепы из пушкинской “Полтавы”. Если увлекусь, то, может быть, и всю оперу на этот сюжет напишу.

4/16 декабря 1881 г.

Я получил вчера известие из Каменки, которое очень огорчило меня. Вблизи Каменки есть небольшой лесок, называемый Тростянка, который представлял обычную цель моих прогулок. Там живет среди леса семейство карбовничего [лесника], очень многочисленное и очень симпатичное. Редко видал я таких прелестных детей, как у этого крестьянина, но особенно любил я одну маленькую девочку четырех лет, которая сначала дичилась меня, а потом привыкла и сделалась моим другом. Когда я приходил, она бежала ко мне и ласкалась так мило, лепетала какой-то такой милый вздор, что для меня это было большим удовольствием, и я очень любил этого ребенка. Теперь к ним забралась дифтеритная зараза, и зять мой пишет, что и эта девочка и еще другой ребенок умерли от нее, а других всех Лев Вас[ильевич] велел перевести в село, но прибавляет: “Боюсь, что поздно”. Бедная наша Русь! Так все в ней безотрадно, а тут еще этот ужасный бич, губящий детей целыми тысячами. Дифтерит в Каменке было совсем исчез, а теперь свирепствует опять с ужасной силой.

Из Киева зато я имею довольно утешительные известия. Сестра и племянница Таня здоровы. Только надолго ли? Сара Бернар дала в Киеве три представления, но большого успеха не имела. Сестре моей она даже совсем не понравилась.

Мне стоит величайших усилий отбиваться здесь, в Риме, от возобновления старых и заключения новых знакомств. Дня три сряду ко мне являлся какой-то русский чиновник Симанский с поручением от какой-то кн. Барятинской во что бы то ни стало привести меня к ней. И что им от меня нужно? Я не пианист, забавлять их не могу, беседовать с приятностью не умею! Но характер выдержу и не пойду ни к кому.

Мы очень, очень хорошо устроились в своем новом помещении, и жизнь приняла ровное и правильное течение.

Будьте здоровы, дорогая моя!

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

дальше >>