Переписка с Н. Ф. фон Мекк
318. Мекк - Чайковскому
Belair,
15/27 февраля 1886 г.
Дорогой, несравненный друг мой! Только что теперь я немного освободилась от делового писания, которое доводило меня до изнеможения, зато теперь я с наслаждением сажусь за письмо к Вам. Прежде всего горячо благодарю Вас, дорогой мой, за то, что Вы не считаетесь со мною письмами, и уверяю Вас, что это самое доброе дело, какое только можно сделать: тяжелых и неприятных писем я имею массу, а приятных, отогревающих душу - только от Вас.
Как бы и мне хотелось слышать Вашего “Манфреда”. Это одно, чего я так жалею” в Москве, это - Вашей музыки, которою здесь я могу только наслаждаться в четырехручном переложении. Скажите, дорогой мои, Ваша симфония “Манфред” будет с пением или один оркестр? Как только выйдет в четыре руки для фортепиано, я сейчас приобрету. Очень Вам благодарна, милый друг мой, за указание мне поставщика для нот, M. Mackar'a. Это для меня большое удобство получать их от него, потому что до сих пор я всё выписывала из Москвы или из Вены, и из Москвы должна была ждать три недели, а теперь я получаю их через два дня. Он очень быстро высылает, и уже много выписала от него Ваших сочинений, а также и других нот, и еще раз очень, очень благодарю Вас; мне, к тому же, очень приятно иметь дело с человеком, который умеет ценить Ваши произведения. А здесь, в Tours, Вы имеете страстного поклонника в особе того скрипача-венгерца Plataney, о котором я Вам писала. От Ваших квартетов, в особенности от Второго, он в таком восторге, что после него уж ничего и играть не хочет; в этом квартете участвует и его жена, как вторая скрипка, и Влад[ислав] Альб[ертович] говорит, что исполняет свое дело очень хорошо. А на днях они играли Ваш Первый квартет в таком составе: первая скрипка - Gradvalle (здешний concertmeister), вторая скрипка - Влад[ислав] Альб[ертович], alto - Plataney и виолончель - чудесный виолончелист, негр Jimenez; это, должно быть, было очень хорошо. Играли его в Chateau Beaumanair y тестя Plataney.
Какое хорошее дело Вы устроили в Майданове, друг мой, что завели там школу. Это так тяжело видеть такую безграмотность, какая у нас в России; подумайте только, друг мой, у меня служит давно горничная, русская молодая девушка из духовного звания, сестра священника и - безграмотная, тогда как другие две горничные у меня, одна из Вены, другая француженка, - и обе, конечно, грамотные. Во Франции теперь обязательно с шестилетнего возраста посылать детей в школу. Дай Вам господи здоровья и сил продолжать такие полезные дела. Ради бога, дорогой мой, не запускайте Вашего здоровья, непременно поезжайте в Виши; эти воды очень помогают. Я также часто пью их, но в России; а, конечно, на месте они гораздо полезнее.
От души благодарю Вас, дорогой мой, что Вы ответили мне откровенно на мой вопрос, почему я вынуждена сидеть в Belair, и прошу Вас усердно, мой несравненный друг, без всякого стеснения спрашивать прямо меня, о чем бы Вам ни хотелось знать. Если я не могу чего-либо Вам объяснить, я откровенно и отвечу Вам, что и е могу сказать, но думаю, что я всё могу говорить Вам откровенно. Теперь вернемся к тому, что Вам сообщили по поводу моего пребывания в Belair. Сознайтесь, дорогой мой, что Вы не всё сказали мне об этом сообщении, - Вам говорили, что я стеснена в денежном отношении, потому что Володя меня обирает; не правда ли, дорогой мой, что я угадала, но это и неудивительно: ведь это стереотипная фраза у некоторых людей. Так вот, дорогой мой, я скажу Вам, что не только Володя меня не разоряет, не только он никогда и ничего у меня не просит, но Володя и единственно Володя помог мне распутать и устроить дела после смерти моего мужа. Я не хочу сказать этим, что другие мои сыновья не хотели мне помочь в этом, - нет, но они были маленькие мальчики одиннадцати и двенадцати лет, и Володя, как старший и взрослый, хотя очень молодой (двадцати двух лет) заступил место своего отца, и когда оказалось, что дела в таком состоянии, что мы очутились на шаг от разорения, то все, которые заявляли себя нашими друзьями и преданными людьми, повернули оглобли в сторону, и одни повели интриги против нас, другие просто стали ловить рыбу в мутной воде, а третьи с печальным видом заявили, что ничего не могут сделать, чтобы остановить наше разорение, и таким образом я и Володя остались одни, да еще под градом пуль людской злобы и злорадного желания доконать нас. Но мы энергично вдвоем принялись за дело и с помощью только бога одного распутали и устроили всё так, что я и не знаю, как мне благодарить бога, и всё то, что Вам рассказывают о моем стесненном положении, - басни, выдуманные для того, чтобы обвинять Володю. Я скажу Вам, дорогой мой, сколько я проживаю в год, и Вы увидите, можно ли быть стесненною при этом. Я проживаю больше двухсот тысяч рублей в год; не правда ли, что можно, не стесняясь, жить, где угодно? Вам скажут, что у меня есть еще долги; да, это верно, но это есть аванс, который я беру из своих доходов и доходами же и уплачиваю их.
Так я теперь купила дом на свое имя, но для того, чтобы Володя жил в нем, потому что я не могу выносить, чтобы тот, кто есть теперь представитель нашего имени, у которого в руках сосредоточены все дела отца его, который логично занял перед обществом и правительством место своего отца, жил бы как мелкий чиновник, шатался бы по квартирам, не имел бы средств никого принять прилично. А Володе приходится принимать весьма высоких лиц, потому что, повторяю, ему пришлось продолжать роль своего отца, и я бы презирала сама себя, если бы я допустила своего старшего сына и представителя имени, весьма известного в Москве, до крайности и нищеты. И все те, которые имеют какое-нибудь соприкасание к имени Me к к, должны быть благодарны мне за то, что я поддерживаю положение этого имени, в лице его представителя, a position oblige [положение обязывает]; мещанская обстановка для нашего имени была бы оскорбительна для памяти того человека, который сделал это имя так известным. И вот почему я даю Володе больше, чем другим своим детям, я даю ему на представительство, и все другие Meкк должны быть мне за это благодарны, а между тем я и теперь вижу, как в Москве недовольны за мою покупку дома, но, конечно, они делают этим то, что чем больше они ненавидят Володю, тем больше я буду заботиться о нем.
Вот Вам, дорогой мой, настоящая истина, я уверена, что Вы понимаете меня. А за мои средства прошу Вас, дорогой мой, не беспокоиться; я только и прошу бога, чтобы они до конца моей жизни остались такими, какие они есть теперь.
Через неделю ровно, в будущую субботу, 22 февраля, я хочу уехать отсюда в Вену, потому что там кончается срок моей квартиры, и я хочу найти другую. Прошу Вас, дорогой мой, следующие письма адресовать опять в Вену: Kaiser Josefstrasse, № 20. Простите, милый друг мой, что это письмо написано так неопрятно, но сегодня какой-то фатальный день: я всё капаю чернилами.
Вот написала-то Вам длинное послание, Вы устанете читать, но теперь до Вены не буду Вам писать, дорогой мой, потому что буду укладываться. По дороге я остановлюсь в Париже дня на три и в Вене, вероятно, буду к 1 марта. Будьте здоровы, мой дорогой, милый друг. Всею душою беспредельно Вас любящая
Н. ф.-Мекк.