В. П. Погожев. Воспоминания о П. И. Чайковском
По прибытии, наконец, Фигнера в театр администрация, конечно, не высказала ему никаких упреков, дабы не волновать его перед исполнением партии. А исполнил он ее превосходно, вызвав одобрение государя. Но зато, когда репетиция кончилась и Александр III уехал,—началась переборка. Первым делом, как и полагается, стали искать виноватого, и на первом месте, конечно, был Фигнер. Всеволожской был прямо взбешен, настаивал на применении к Фигнеру самой тяжелой меры взыскания — чуть ли не прекращения действия его контракта с Дирекцией, иначе говоря — увольнения его от службы. Кондратьев старался свалить все на монтировочную часть, представитель которой П. П. Домерщиков, в свою очередь, винил трикотажного мастера и Кондратьева, допустившего костюмировку Фигнера на дому, на далеком расстоянии от театра и от гардероба. Последнее мнение, думаю, было самое правильное.
Гроза над Фигнером все-таки собиралась, и гроза не малая. Предвидя неприятные последствия от суровой кары над Фигнером: возможность потери театром талантливого певца — любимца публики, делавшего большие сборы, потери, последствия которой могут неприятно отразиться и на интересах самой Дирекции, и на представителях администрации,—я решился вмешаться в дело и заступиться за Фигнера. В этом намерении меня поддержал и Петр Ильич, которому я высказал свои соображения. Хорошо помню тогдашний разговор мой со Всеволожским. Заступился я за Фигнера довольно горячо: с одной стороны, указал на отсутствие в проступке Фигнера злой воли,— напротив, стремление сделать лучше, а с другой стороны — опирался на добродушие и снисхождение к этому проступку самого государя; наконец, на успех «Пиковой дамы» и на художественное исполнение Фигнером его роли. Заступничество мое оказалось убедительным. Человек добрейшей души, И. А. Всеволожской был отходчив — успел остынуть и согласился с моими доводами, переложив гнев на милость. Взыскание на Фигнера было ограничено лишь служебным выговором (Впоследствии Фигнер, по оставлении уже им службы в Дирекции, в беседе с интервьюером, как я прочел в одной из петербургских газет, признательно вспоминал мое своевременное за него заступничество.).
«Шершавость» генеральной репетиции «Пиковой дамы» досадным опозданием Фигнера не ограничилась. Нервность и некоторая суетливость Фигнера на сцене заставила всю зрительную залу пережить тревожную минуту. В сцене на гауптвахте, при чудном исполнении хора на панихидный мотив «Молитву пролию ко господу», в момент появления призрака Графини Н. Н. Фигнер, при изображении ужаса Германа, двигаясь за столом, нечаянно скинул с него подсвечник с горящей свечой. Подсвечник покатился по полу и, как нарочно, остановился с пламенем под краем занавеса заднего плана декорации. Свеча продолжала гореть, и, конечно, внимание публики, привлеченное звуком падения подсвечника, сосредоточилось на пламени свечи и на завесе, которая уже начала дымиться. Учитель сцены О. О. Палечек, стоявший в первой кулисе, тотчас же побежал за завесу, из-под которой вскоре показалась рука, убравшая подсвечник со сцены. Все с облегчением вздохнули.
За исключением двух описанных неприятностей, вся репетиция была триумфом и композитора, и исполнителей, и постановки. В монтировке пьесы особенно понравились костюмы и аксессуары «пасторали». Особенный эффект произвела декорация спальни Графини, работы талантливого художника К. Иванова. Многие не хотели верить, что она вся написана на одном плане. Декорация изображала комнату Графини с альковом, освещенным висячим фонарем; в алькове за ширмами постель Графини. Ходили нарочно за кулисы, чтобы убедиться в том, что на сцене, кроме кресла Графини, нет никаких предметов, а все —и альков, и кровать, и ширмы, и прочая мебель — написано на одной завесе, с транспарантом фонаря и падающего от него света на кровать и на другие предметы.
Первое представление «Пиковой дамы» состоялось 7 декабря 1890 года и прошло блистательно, без сучка и без задоринки. Хотя в сообщении Кондратьева от этого числа до некоторой степени повторяются сведения, уже приведенные выше, и само донесение страдает преувеличениями и излишним подкуриванием фимиама директору — все-таки привожу выписки из него из-за бытовой характерности: