К. С. Сараджев. О первом оркестровом звучании Шестой симфонии
В 1893 году П. И. Чайковский перед своим последним отъездом в Петербург был в [Московской] консерватории (я был учеником, мне было пятнадцать лет), и в оркестровом классе, усиленном преподавателями и профессорами (Гржимали, фон Глен, Соколовский и профессоры духовых инструментов) по рукописи была проиграна Шестая симфония. Нужно сказать, что Чайковский бывал в консерватории во время директорства Сафонова довольно редко. Причина, как я слышал, тому была обида, нанесенная Сафоновым Чайковскому. В 1889 году Сафонов вступил в директоры на место Танеева по приглашению Чайковского и Танеева, и как будто Чайковский взял обещание Сафонова пригласить профессором по классу виолончели Анатолия Андреевича Брандукова на место проф. Фитценгагена, бывшего тяжело больным и в безнадежном состоянии. Во время болезни Фитценгагена с виолончелистами класса Фитценгагена занимался старший ученик Мариан Семашко. Брандуков уже приехал из-за границы в Москву и, видимо, ждал приглашения. После смерти Фитценгагена Сафонов пригласил из Харькова фон Глена. Этот поступок Сафонова возмутил буквально всех — и учащих, и учащихся, и, конечно, прежде всего Чайковского с Танеевым. После этого Чайковский совершенно перестал бывать в консерватории1. Много позже, однажды, он зашел в консерваторию (думаю, это было в декабре 1891 года), и я очень ясно помню тот восторг, который охватил всех учеников консерватории и преподавателей. Мне это было очень ново, и я как-то был больше в роли наблюдателя, а потому хорошо помню, как всех своих товарищей высмеивал Скрябин ... После этого визита Чайковского, уже в конце февраля 1892 года, был концерт в Колонном зале, которым дирижировал Петр Ильич2. Я был и на репетициях, и на концерте. Очень четко помню все. Меня поразил облик Петра Ильича. Совершенно изумительного очарования и обаяния улыбка и особенно выражение лучистых глаз. Всю программу помню: увертюра «Гамлет», сюита из балета «Щелкунчик», где впервые я услышал и вообще все в Москве услышали инструмент челесту, на котором играл не рядовой пианист, а директор Сафонов. Очень хорошо помню особенно яркое исполнение фортепианной фантазии Танеевым. Вдохновение и совершенно исключительный подъем чувствовался буквально у всех: оркестр в целом, каждый музыкант в отдельности, Танеев и вся публика. Впечатление совершенно незабываемое. Потом видел я Чайковского через несколько дней (может, неделю) на концерте, где исполнялась впервые сюита Г. Э. Конюса «Из детской жизни». В этой сюите в последней части участвует детский хор (поет песню про «Комара»), Хор состоял из детей — учащихся консерватории, в том числе и я пел. Чайковский был на концерте, кажется, специально приехал из Клина и очень горячо реагировал на это сочинение; исполнение этого сочинения Конюса тоже было исключительно праздничным3.
Возвращаюсь к исполнению, вернее, проигрыванию Шестой симфонии в оркестровом классе. Дирижировал Сафонов. Инспектриса Александра Ивановна Губерт позаботилась о том, чтобы никто, кроме участвующих в оркестре, не оставался в здании. Я, будучи и любопытным и шалуном, ухитрился спрятаться так, что ни сторожа, ни надзиратели меня не нашли. В четыре часа началась игра в зале, и мне удалось подкрасться к двери и в течение двух часов слушать. Было много остановок, видимо, поправлялись ошибки и в партиях, и в игре исполнителей. Ничего, конечно, я не понял, но все же помню, что я почувствовал: что-то не совсем обычное происходит. Когда кончился класс, учеников сейчас же из залы удалили. Они вышли очень возбужденные, все чувствовали, что это совсем не то, что они слышали до сих пор. Потом я видел выходивших из зала: Чайковского, Сафонова и Гржимали вместе, а за ними в некотором отдалении остальные преподаватели. Чайковский нес огромных размеров партитуру. Лицо его было особенно сильно покрасневшим, сильно возбужденным. Сафонов с Гржимали шли немного сзади него, и все молчали. Трудно объяснить, что эти люди переживали, но ясно было мне, что произошло нечто исключительное, незаурядное4...