Жизнь Чайковского. Часть I (1840 — 1852)

Английская поговорка говорит — the child is father to the man (Буквальный перевод: ребенок есть отец человека.). He будет большим искажением перевести это — «молодость создает старость», и по созерцанию светлой, безмятежной старости Фанни можно было судить, какая в 1844 г. это была хорошая, строгих правил и сердечных достоинств девушка. Другим доказательством может служить то, что, несмотря на сравнительно не особенно долгий срок ее пребывания в семье Чайковских (всего 4 года), память о ней надолго пережила ее, и в то время, как все другие бывшие после нее наставницы забыты, — жива до сих пор.

На наше счастье, она с необыкновенной ясностью сохранила впечатления, по ее выражению, «счастливейшей эпохи своей жизни». Ее рассказ о приезде в Воткинск характерно рисует патриархальные нравы родных Петра Ильича.

«Ехали мы с г-жой Чайковской и Николаем из Петербурга около трех недель и за время этого путешествия так сблизились, что, подъезжая к заводу, были совершенно интимны. Доброта и предупредительность г-жи Чайковской, миловидность, даже красота Николая расположили меня к моим спутникам, а строгая благовоспитанность последнего была ручательством того, что дело мне предстояло нетрудное. И все-таки я была очень смущена. Все было бы хорошо, если бы мне пришлось по приезде иметь дало только с г-жой Чайковской и ее сыном, но впереди было знакомство с совершенно неизвестными людьми и условиями жизни. Поэтому, по мере приближения к цели путешествия, мое беспокойство и волнение возрастали. Но когда мы, наконец, подъехали к дому, достаточно было одного момента, чтобы все мои страхи пропали бесследно. Навстречу выбежала масса людей, начались восторженные объятия, поцелуи, и трудно было в этой кучке людей отличить родных от прислуги. Неподдельная, живая радость сравняла всех, все одинаково ласково и тепло приветствовали возвращение хозяйки дома. Г. Чайковский подошел ко мне и без всяких фраз обнял и поцеловал, как дочь. Эта простота и патриархальность отношений сразу ободрили меня и поставили в положение почти члена семьи. Я не то что приехала, а будто тоже, как г-жа Чайковская и ее сын, „вернулась домой“. На другой же день утром я приступила к занятиям без малейшего волнения и страха за будущее».

Прежде чем начать повествование о детстве Петра Ильича, я позволю себе, чтобы дополнить картину его обстановки, остановиться на описании тех членов семьи, которые до сих пор известны читателю только по именам.

Старейшей из них была дальняя родственница Ильи Петровича, приютившая у него свою старость и жившая на покое, Надежда Тимофеевна Вальцева. Хозяева относились к ней с большим уважением, а остальные домочадцы даже со страхом. Особенно сурово обращалась она с француженкой, и, если бы не вмешательство Александры Андреевны, отношения эти сделались бы прямо враждебными. Причиной тому была ревность к двум старшим мальчикам, из которых Петенька был наследником ее единственной ценной вещи — образа Казанской Божьей Матери в серебряной оправе. (П. И. дорожил им и любил его. Он и поныне существует в Клину.)

В его воспоминаниях облик старушки представлялся не иначе, как перед большим открытым сундуком, издававшем сильный запах разных специй, вынимающей оттуда для него и для Колиньки мятные пряники.

Настасья Васильевна Попова, по прозвищу «сестрица», была стареющая дева, очень некрасивая. Лишившись родителей, она примкнула к семье «дяденьки Ильи Петровича» и привязалась к ней всей душой. В доме она исполняла обязанности экономки и отличалась необычайной скупостью к вверенному ей добру. Преданная всей семье, она, однако, как это часто свойственно девушкам ее возраста, целиком отдавалась сильно подчеркнутым симпатиям и антипатиям. Так, предметом настоящего обожания ее был «Петечка», не было баловства, которое бы она ему не оказывала потихоньку от Александры Андреевны и, наоборот, предметом ненависти — Лидия, которую она преследовала, как могла. Живая, деятельная, всюду поспевающая, она знала все, что делалось в доме и поэтому вообще не была любима ни детьми, ни прислугой, и своей пристрастностью могла бы быть несносной, если бы не полное ее раболепие перед хозяйкой дома, державшей ее в руках и умевшей направлять ее деятельность только на пользу семьи. (Последние годы жизни она провела в доме сестры П. И-ча, А. И. Давыдовой, в местечке Каменке, Киевской губернии.) Умерла она в 1894 году дряхлой старушкой, почти впавшей в детство. Она все забыла, ничего не понимала, с трудом узнавала и жила только воспоминаниями Воткинска, которые у нее перепутывались с настоящим, так что речь ее была совершенно неудобопонимаема, и одно только постоянно и неизменно было в ней ясно — это имя «Петечки». Случалось, что она отрекалась от знакомства с такими лицами, как Илья Петрович, не помнила даже своего имени, но слово «Петечка» пробуждало в ее потухших глазах искру сознания, она радостно улыбалась и немедленно начинала какой-нибудь рассказ из его детства, в котором решительно ничего нельзя было разобрать. Когда ей с большими предосторожностями сказали о кончине Петра Ильича, она все поняла, но не заплакала и, ни слова не сказав по этому поводу, начала искать палку и косынку; когда ее спросили, зачем ей это — «А как же, на панихиду-то!» И только потом, побывав в церкви, начала плакать и жаловаться. Вскоре она впала почти в полную бессознательность, хотя физически была довольно сильна и прожила еще год.

Лидия была девочка 9 лет, очень много заботившая в первые годы дядю и тетку. Вследствие болезненности, а потом и смерти родной матери воспитание ее было очень запущено, и поэтому упрямство и капризы ее приводили сначала Александру Андреевну в отчаяние, но, благодаря продолжительному влиянию хорошей среды, прекрасная натура ее сказалась наконец, и из несносного «бесенка» она обратилась в очаровательную девушку, любимицу и друга своей приемной матери.

Старший сын Александры Андреевны, Николай, был самым блестящим по внешности представителем ее детей. Ловкий, красивый, изящный, до страсти любивший физические упражнения, он в отношении к Петру Ильичу совершенно был то же, что Володя в «Детстве и отрочестве» Л. Толстого к Коле. Все им любовались, им гордились, но в душе предпочитали далеко не такого изящного, неловкого, «вихрастого» Петечку.

Третьим учеником Фанни был Веничка Алексеев. Сын одного из служивших на заводе, он потерял свою мать, и Чайковские предложили его отцу присылать мальчика к ним для уроков вместе с их детьми. Очень кроткий, трудолюбивый и привязчивый, он вскоре сошелся, как родной, со своими товарищами. Младшие дети, Александра и Ипполит, в этот период, по своему возрасту, в жизни композитора никакой роли не играли.

← в начало | дальше →