Жизнь Чайковского. Часть II (1852 — 1860)

В 1853 г. этот тринадцатилетний мальчик, действительно, представлял собою явление феноменальное. Сын небогатых помещиков Калужской губернии, кумир матери, женщины очень умной и образованной, он не только вполне заслуженно был знаменит своими стихотворениями, но и во всех других отношениях поражал зрелостью своих способностей, блестящим остроумием и совершенно исключительною памятью при необыкновенных для этого возраста начитанности и образовании.

Начиная со внешности, Апухтин ничем не походил на своего друга. Он был тщедушен, очень слаб физически и невзрачен. В контраст с Чайковским, сочувственно смотревшим на всех и каждого, он из окружающих к большинству относился с презрительным равнодушием, ко многим с отвращением и только к очень немногим с симпатией и любовью. Сообразно с этим, он вызывал такое же отношение к себе: его мало любили, многие ненавидели и только редкие питали дружбу или сочувствие.

У обоих друзей, правда, была общая способность чаровать людей, но в то время, как Чайковский достигал этого бессознательно, силою своей любвеобильности, врожденным умением входить в положение всякого, у Апухтина это происходило всегда сознательно; он чаровал только тех, кого хотел чаровать, умея в то же время быть прямо жестоким и дерзким с теми, кто ему был неприятен или не нужен.

Поощряемый восторженными отзывами всех о его стихах, балуемый не только начальником заведения, но даже удостоенный внимания принца Петра Георгиевича, покровительствуемый такими писателями, как Тургенев и Фет, Апухтин знал себе цену и видел ясно перед собой широкий путь к славе. Чайковский же, напротив, не только поощрения, но даже серьезного внимания к своему таланту еще не встречая, только смутно его сознавал и с горделивою скромностью таил про себя, — вследствие этого, в противоположность своему другу, был робок и исполнен недоверия к самому себе.

Молодой поэт и по натуре своей, и в силу привычки «баловня» был деспотичен, в особенности с теми, кого любил. Будущий композитор — необыкновенно податлив во всем, что не касалось глубин его ума и сердца, где, напротив, всю жизнь оберегалась им ревниво полная независимость.

Кроме этого, Алексей Николаевич значительно разнствовал с Петром Ильичем в степени умственного развития. Он уже хорошо был знаком с литературой; многих авторов, главным образом Пушкина, мог цитировать наизусть. С раннего детства, видя часто у матери представителей передовых людей того времени, прислушивался к их разговорам, и поэтому он уже в эти годы имел определенные взгляды, вкусы в литературе и убеждения, сильно зараженные скептицизмом. Ничего подобного у Петра Ильича, выросшего в сфере несравненно более буржуазной, выдержанного в строгом почитании старших и всего, что ими было когда-либо установлено.

Словом — в двух юношах все было разно. Все, кроме того «понимания» избранных, той «искры Божьей», которая делает художественные натуры земляками, под какой бы одеждой, где бы они ни встретились. Не только любовь к поэзии, но чуткость ко всему пошлому и легкость восприятия всего прекрасного — и того, и другого, иногда неуловимого обыкновенным смертным, — смех и негодование по поводам, которые в других не вызывают ни улыбки, ни злобы, тонкая наблюдательность и радостные встречи в таких ощущениях, в которых каждый до этого чувствовал себя одиноким — вот что делало сближение Апухтина и Чайковского прочным. Различие же во всем остальном еще сильнее скрепляло их дружбу; оно, открывая новые горизонты для созерцания и причиняя размолвки и ссоры, нисколько не ослабляло взаимного влечения.

К одним из самых ранних приятелей Петра Ильича принадлежал И. Н. Турчанинов. «Мы, — говорит он, — знались еще в Приготовительном классе, во второй год пребывания там Чайковского, так что я не был свидетелем его необычайной тоски по родным.

← в начало | дальше →