Жизнь Чайковского. Часть III (1861 — 1865)
До какой степени твердо и непоколебимо было тоща решение Петра Ильича покончить с прошлым и идти навстречу всяким материальным невзгодам ради служения своему искусству, видно из того, с каким спокойствием он отнесся к переменам, ухудшившим, как раз в это время, денежное положение Ильи Петровича.
Потеряв свой капитал в 1858 году, Илья Петрович не хотел помириться с этим грустным фактом без борьбы. С г-жи Я. получить было нечего: она было несостоятельна. Но у нее, в свою очередь, был процесс с г-жею Б., и восстановление средств Ильи Петровича зависело от выигрыша этого процесса. В нем было много шансов на стороне г-жи Я., и потому Илья Петрович, со свойственным ему оптимизмом, с 1858 г. по 1862 г. не переставал надеяться на возвращение утраченного капитала и ввиду этого позволял себе делать небольшие долги. Но осенью 1862 года дело г-жи Я. и г-жи Б. в гражданской палате было проиграно первой; хотя оставалась еще надежда на сенат, но Илья Петрович понял, что по-прежнему жить нельзя и надо, остановив увеличение долгов, подумать об их уплате. Кроме того, служба начала тяготить его вследствие неладов с непосредственным начальством, и в начале 1863 года он стал хлопотать об отставке. Перспектива в материальном отношении была очень мрачная; приходилось начать расплату долгов не из капитала, как он надеялся прежде, а из пенсии, которую получит, и поэтому сократить траты до последней крайности. Случись это годом ранее, очень вероятно, что в будущем композиторе избрание новой деятельности пробудило бы колебание и борьбу. Хотя богат он никогда не был, но все же отец имел возможность делать его существование обеспеченным. Петр Ильич имел квартиру, стол, платье — даровые, а жалованье из министерства мог употреблять на прихоти, но даже и здесь, как мы это видели с поездкой за границу, Илья Петрович был в состоянии изредка приходить ему на помощь. Теперь же предстояло отказаться от жалованья и не ожидать от отца ничего, кроме крова и харчей; и это на долгое и неопределенное время, при совершенной неподготовленности бороться с нищетой. И, несмотря на это, без тени сомнений, спокойно и твердо он предпочел перспективу нужды и лишений — обеспеченности, до такой степени вера в свое призвание и любовь к своему искусству за год времени глубоко и прочно пустили ростки в его душе.
Последнее, четвертое письмо, в котором он излагает мотивы своего решения бросить службу, поэтому являет нам уже вполне переродившегося человека. Это уже музыкант — до конца дней своих.
15 апреля 1863 г.
«Милый друг Саша! Из полученного от тебя сегодня письма к папаше я вижу, что ты принимаешь живое участие в моем положении и с недоверием смотришь на решительный шаг, сделанный мною на пути жизни. Поэтому-то я и хочу подробно объяснить тебе, что я намерен делать и на что я надеюсь, Ты, вероятно, не будешь отрицать во мне способностей к музыке, а также и того, что это единственное, к чему я способен. Если так, то понятно, что я должен пожертвовать всем, чтобы развить и образовать то, что мне дано Богом в зародыше. С этою целью я начал серьезно заниматься теорией музыки. Пока это мне не мешало кое-как заниматься и службою, я оставался в министерстве, но так как занятия мои делаются все серьезнее и труднее, то я, конечно, должен выбрать что-нибудь одно: добросовестно служить при моих занятиях музыкою невозможно; получать даром жалованье целую жизнь нельзя, да и не позволят, следовательно, остается одно: оставить службу (тем более, что я к ней всегда могу возвратиться). Одним словом, после долгих размышлений я решился причислиться к министерству, оставив штатное место и лишившись жалованья. Не заключи из этого, что я намерен делать долги или вместо жалованья выпрашивать деньги у напаши, которого положение теперь далеко не блистательно. Конечно, я немного выиграл в материальном положении, но, во-первых, надеюсь в будущем сезоне получить место в консерватории (помощник профессора); во-вторых, я уже достал себе на будущий год несколько уроков, в третьих — это самое главное — так как я совершенно отказался от светских удовольствий, от изящного туалета и т. д., расходы мои сократились до весьма малых размеров. После этого ты, вероятно, спросишь, что из меня выйдет окончательно, когда я кончу учиться. В одном только я уверен, что из меня выйдет хороший музыкант, и что я всегда буду иметь насущный хлеб. Все профессора в консерватории мною довольны и говорят, что при усердии из меня может выйти многое. Все вышесказанное я пишу не из хвастовства (кажется, это не в моем характере), а говорю с тобой откровенно и без всякой ложной скромности. Когда кончу курс консерватории, мечтаю на целый год приехать к тебе, чтобы среди тишины и покоя написать что-нибудь большое, а потом пойду мытарствовать по свету!»