Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)

№ 92. К А. и М. Чайковским.

6 марта.

<...> Теперь наше свидание так близко, что и писать не стоит, ибо на Страстной я буду в Петербурге, и все мои помыслы исключительно заняты этой поездкой, только сомнение берет относительно остановки. Напишите, где лучше остановиться. Эта неделя прошла для меня довольно бурно и очень приятно. Во-первых, в прошлое воскресение я встретил в концерте, в Большом театре, Иванова (Федор Федорович Иванов, ныне сенатор.), товарища и приятеля по Училищу, и на другой день был у него. Это с тех пор, что я здесь, первое свидание с приятелем, и оно мне было в высшей степени приятно. В среду приехал в Москву Кологривов (Василий Алексеевич Кологривов, один из главных сотрудников А. Рубинштейна в деле создания Русского муз. общества и консерватории, ум. в 1874 г.) и доставил мне тоже большое удовольствие.

В пятницу игралась увертюра моего сочинения и имела успех: я был единодушно вызван и, говоря высоким слогом, приветствован громкими рукоплесканиями. Еще лестнее для моего самолюбия была овация, сделанная мне на ужине после концерта, который давал Рубинштейн. Я приехал туда последним и когда вошел в зал, раздались весьма долгие и продолжительные рукоплескания, причем я очень неловко кланялся на все стороны и краснел. За ужином, после тоста Рубинштейна, он сам провозгласил мой тост, при чем опять овация. Пишу вам все это так подробно, ибо это, в сущности, мой первый публичный успех, а потому мне весьма приятный. Еще одна подробность: на репетиции мне аплодировали музыканты. Не скрою, что это обстоятельство прибавило Москве в моих глазах много прелести.

В двадцатых числах марта Петр Ильич вырвался, наконец, с чувством школьника, едущего на вакации, из Москвы в Петербург — и остался там до 4 апреля.

Сам он в письме к сестре так говорит об этой поездке: «Ездил я в Петербург и провел там две недели очень приятно, несмотря на то, что я приехал туда как раз ко дню смерти Кати (Дочери Е. А. Шоберт.). Свидание со всеми близкими сердцу было мне несказанно приятно». К сожалению, к этому краткому отчету ни я, ни Анатолий ничего из наших воспоминаний прибавить не можем, кроме той неизгладимо памятной радости, которую испытали при этой встрече.

№ 93. К А. и М. Чайковским.

7 апреля. Москва.

Братцы! Простите, что долго не писал вам. Путешествие совершил благополучно. Известие о покушении на государя (Каракозова на императора Александра II, 4 апреля.) дошло до нашего поезда уже на той станции, где мы пили чай, но только в неясном виде. Мы уже вообразили, что государь умер, и одна близ сидевшая дама даже проливала по этому случаю слезы, а другая восхваляла качества нового государя. Только в Москве я узнал, в чем дело. Овации здесь происходят уму непостижимые: например, в Большом театре, где я был, третьего дня давали «Жизнь за царя», но ее-то (как сказал бы Ларош) вовсе не было. Как только появлялись поляки, весь театр вопил: «долой! долой! долой поляков!» В последней сцене 4-го акта, когда поляки должны убить Сусанина, актер (Певец Демидов. «Чередовавшийся с ним в роли Сусанина певец Радонежский хотел возобновить в следующее представление подвиг Сусанина, но хористы на этот раз оказались не столь податливы, оказали сопротивление, и занавес опустился среди довольно оживленной схватки». Возбуждение против поляков объясняется тем, что в то время личность преступника не была еще удостоверена вполне, распространились, между прочим, слухи, что он поляк. «Моск. вед.» написали, что сердце еще ранее подсказало им это.), исполнявший эту роль, начал драться с хористами-поляками и, будучи очень синен, многих повалил, а остальные, видя, что публика одобряет такое посмеяние искусства, истины, приличия — попадали, и торжествующий Сусанин удалился невредимым, махая грозно руками и при оглушительных рукоплесканиях москвичей. В конце вынесли портрет государя и далее нельзя уже описать, что была за кутерьма.

С железной дороги я прямо попал на урок, и это подействовало на меня хорошо, т. е. я сразу опустился в прозу московской жизни. Был принят здесь, конечно, очень хорошо; у Тарновских в тот же день давался обед, а потом был музыкальный вечер, который я открыл увертюрой «Руслана и Людмилы». Погода здесь стоит великолепная, тепло как в июне, и я вчера долго гулял по Александровскому саду. Разговоры теперь все вертятся на покушении против государя, и Комиссаров сделался величайшею знаменитостью. В Английском клубе его единодушно избрали в почетные члены и послали ему золотую дворянскую шпагу. Скучаю я довольно сильно и, что всего глупее, у меня уже началось лихорадочное ожидание лета, так что я то и дело рассчитываю дни и часы, а это будет отравлять теперь мою жизнь, ибо все будет казаться, что еще очень долго. О поездке в Петербург (Для присутствования на исполнении увертюры в общественном концерте В. А. Колофивова, в Михайловском манеже.), кажется, нечего и думать, ибо из одного разговора, который я имел вчера с Рубинштейном, оказывается, что обстоятельства финансовые мне этого не позволят. Вчера вечером случилось следующее курьезное обстоятельство: я остался у Тарновских один с тремя женщинами и они насильно заставили меня с ними танцевать, причем каждая по очереди играла. Я устал до того, что насилу добрел до своей комнаты.

← в начало | дальше →