Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
№ 102. К А. Чайковскому.
(Конец октября или начало ноября).
<...> У меня все благополучно. В субботу будет наш первый концерт, чему я весьма радуюсь, ибо, вообще говоря, в Москве наслаждаются более чувственно, чем духовно, т. е. невероятно много едят и пьют. Концерты принесут, наконец, музыкальную пищу, в которой я сильно нуждаюсь, так как без них, подобно медведю в берлоге, питаюсь собственными силами, т. е. моими сочинениями, не выходящими у меня из головы. Как ни стараюсь жить смирно — в Москве без объедения и пьянства обойтись невозможно. Для примера скажу тебе, что вот уже пятый день, что я возвращаюсь домой поздней ночью с переполненным желудком. Впрочем, не думай, что я ничего не делаю: с утра до обеда я занят беспрерывно.
№ 106. К М. Чайковскому.
25 ноября.
<...> У нас умер митрополит, единственная новость, которую могу тебе сообщить.
Ларош теперь переселился на время к нам по той причине, что ему запрещено выходить на свежий воздух, а он не желает терять свои уроки. По этому случаю я чаще сижу дома. К тому же сюда приехал наш общий приятель Клименко и почти каждый день бывает у нас.
Опера идет теперь довольно успешно: написал все III действие. В следующем концерте будут из нее исполнены танцы, которые я оркестровал в Гапсале.
Ради Бога, скажи Вере Васильевне, что я у ее ног прошу прощения за удержание моих фп. вещей («Souvenir de Hapsal».), но я не мог иначе сделать по причинам, от меня не зависящим. Скажи ей, что напечатаны они будут, и подлинник возвращен ей.
Здесь я должен познакомить читателя с лицом, имя которого впервые упоминается в последнем письме, и которое играло большую роль в жизни Петра Ильича этой эпохи.
Иван Александрович Клименко сошелся первоначально с Ларошем, еще в 1863 году в Петербурге. «На одном из вторников у Серова, — говорит последний в своих автобиографических записках, — я познакомился с симпатичным брюнетом лет тридцати, имевшим плоское, татарское лицо и маленькие глаза. Это был И. А. Клименко, архитектор без дела, в то время имевший какое-то маленькое место в Государственном контроле, из которого вскоре вышел и, не имея никакого состояния, долго жил в самых затруднительных обстоятельствах, пока фортуна не дала ему опериться, доставив весьма выгодное место на строившейся Московско-Курской железной дороге. Иван Александрович не знал никакого иностранного языка, и школьное образование его, как и большинства русских людей, было неполное; чтение, которым он старался заменять его, имело у него совершенно особый характер и уходило как-то не вширь, а вглубь. Он читал весьма немного вещей и, кажется, мало чувствовал потребности расширить свой горизонт, беспрерывно возвращаясь к одним и тем же произведениям и вдумываясь в них. При всей односторонности, он умом и энтузиазмом сразу приобрел влияние на меня, хотя одно время был моим учеником, т. е. брал у меня уроки гармонии. Он заставил меня читать «Историю новейшей философии» Куно Фишера, и хотя я никогда не мог проникнуть далее половины Спинозы, так что не окончил даже первого тома, тем не менее эта книга приохотила меня к философскому мышлению и, как мне кажется, оказала мне громадную пользу в проверке и изложении собственных идей».