Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)

«Автор новой оперы, данной в бенефис г-жи Меньшиковой, П. И. Чайковский, хорошо известен публике и особенно московской, среди которой он начал свое композиторское поприще. Произведения его, игранные на концертах Р. М. О. преимущественно, всегда награждались успехом, а некоторые из них (как 2-я и 3-я часть его симфонии, игранной в концерте 3-го февраля прошлого года) даже успехом, выходящим из ряда обыкновенных. И действительно, в них выказались прекрасные стороны, много обещающие в будущем. Помимо технических достоинств, помимо разнообразной, тонко обдуманной инструментовки, в них преобладает общий тон, на них был общий отпечаток, ими высказывается личность музыкальная. Мягкие и изящные линии, теплое и женственно-нежное чувство, благородство, чуждое избитой тривиальности, — вот свойства лучших из сочинений Чайковского, слышанных нами и обрисовывающих характер его таланта. Где, по роду задачи, он не мог выражать эти преобладающие стороны своего таланта, он нередко впадал в холодность и искусственность, что обыкновенно случалось с ним в местах, долженствовавших быть энергического свойства; но прекрасная художническая личность оправдала свои отрицательные стороны сторонами положительными и была любезна и симпатична даже в своей односторонности. Таким узнали мы его из симфонических произведений; теперь же он выступает на оперном поприще и на этом более обширном поприще еще более оправдывает суждение, которое мы вывели из его инструментальных сочинений. Прежде всего надо заметить, что избранное им либретто поставило его в самое невыгодное положение как сценического композитора. Музыкант иногда, в минуту не сосредоточенной мысли и неполного, смутного настроения, выбирает себе слова или сюжет, обреченные на бесплодность, и начинает свою композицию, увлекается работой, вдохновляясь чисто музыкально, но, приписывая свое вдохновение словам и сюжету, мало-помалу втягивается и сживается с ложной задачей, от которой чем дальше, тем бессильнее отречься. Нечто подобное случилось с г. Чайковским, избравшим для сюжета своей оперы драму Островского «Воевода». Пьеса эта основана на самой ничтожной, избитой фабуле, которая, однако, никого не интересуя и не смущая, скрывается под множеством пестрых деталей бытовой обстановки. Эта обстановка чрезвычайно любопытна, и прекрасный язык Островского сообщает ей тот реальный, осязательный колорит, которым так отличаются все произведения этого писателя. В оперном либретто, переделанном из драмы и послужившим для музыки Чайковского, эта бытовая обстановка совсем выкинута. Осталась только фабула, осталось представление того, как Нечай Шалыгин отнял у Бастрюкова Марью, а Бастрюков обратно отнял Марью у Шалыгина. Несколько трогательных свиданий и прощаний и между ними несколько русских песен, положенных на оркестр, вот все содержание оперы, называвшейся «Воеводой». На это нескладное и нелюбопытное содержание написана музыка, которая вполне подтверждает высказанное выше мнение о таланте Чайковского, основанное на его прежних сочинениях, но прибавляет к нему несколько новых черт. Г. Чайковский — композитор очень привлекательный в своей сфере, но, сколько до сих пор видно, не способный выходить из нее. Мягкие, прекрасно умеренные, благородно изящные излияния везде, где были возможны в «Воеводе», вышли весьма удачно: сюда принадлежит первая половина увертюры, первая ария тенора, анданте его дуэта с Марьей, средняя виолончельная фраза танцев 2-го действия, квартет третьего. Напротив того, энергические и страстные места, как, например, первый финал, крайне натянуты и некрасивы: напускная храбрость, которая слышится в громовой оркестровке, резко противоречит мелкому бессилию содержания. В общем же чувствуется еще иной недостаток: г. Чайковский образовался слишком исключительно на немецких образцах: в его стиле явно слышится сродство его с новейшими подражателями Шумана, а отчасти и с А. Рубинштейном. Каковы бы ни были недостатки «Воеводы» Островского, но, во всяком случае, несомненно, что эта пьеса проникнута чисто русским тоном. Музыка же Чайковского, колеблющаяся между немецким (преобладающим) и итальянским стилем, более всего чужда этого русского отпечатка. При малом развитии у нас музыкального сочинения, при необходимости прежде всего усвоить то, что сделано на западе, в таком отсутствии народного стиля не было бы еще большой беды. Но от времени до времени в «Воеводе» появляются русские народные песни, которые композитор берет темами для обширного развития и разрабатывает с несомненным вкусом и изяществом. Эти песни обличают больше всего ненародность всех остальных номеров. Они являются чужими среди всей этой чуждой им обстановки. После такой песни, как «Соловушко», которую поет Марья Власьевна во втором действии, и напев которой принадлежит к высшим проявлениям нашего народного творчества, еще живее, еще неприятнее чувствуется всякое воспоминание, навеянное Мендельсоном, Шуманом или их подражателями. С новейшими немецкими композиторами г. Чайковский разделяет пристрастие к оркестру и равнодушие к человеческому голосу: первый обработан со тщанием, с тонкой обдуманностью, с теплой любовью, второй — небрежно и незначительно. Густая, красивая инструментовка весьма часто почти совсем заглушает голоса действующих лиц, и зрителю остается смотреть в либретто и догадываться, о чем поется.

← в начало | дальше →