Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)

Что за прелесть ваша «Буря»!! Что за бесподобная вещь!! Конечно, собственно буря — неважная и не отличается новизною, Просперо — не особенный, наконец, почти в конце есть очень ординарная каденция, точно из какого-то итальянского оперного финала — но это три небольших пятна. Зато все остальное!! — чудеса из чудес! Калибан, Ариэль, любовная сцена — все это принадлежит к высочайшим созданиям искусства.

В любовных обеих сценах — что за страсть, что за красота, что за томление! Не знаю, с чем это можно сравнить?! Потом этот великолепный дико безобразный Калибан, чудные полеты Ариэля — все это создания наикапитальнейшие...

А оркестр опять-таки в этих сценах — изумительный!

Мы оба, Римлянин и я, шлем вам низкий-пренизкий поклон и крепкое пожатие руки. В пятницу, послезавтра, пойдем опять на репетицию. Невозможно удержаться...

Не только Стасову и «кучке» понравилась «Буря», она заслужила похвальные отзывы и представителей противоположного лагеря. Не понравилась эта вещь только Ларошу. Находя, что Чайковский вообще в программных произведениях, особенно в «Ромео и Джульетте», по форме и отчасти по оркестровке приближается «к Литольфу, а по гармонии к Шуману и Глинке», он усматривал в «Буре» сочинение, «которое как музыкальное целое не выдерживает критики. Хороши, и даже замечательно хороши только подробности, но и между ними не все одинакового достоинства. Так, буря у него куда слабее бури берлиозовской в фантазии на ту же тему Шекспира. У Чайковского буря отличается, главным образом, громкостью оркестровки до того оглушительной, что возбуждает любопытство специалиста относительно средств, с помощью которых композитор умел достичь такого невероятного грохота». № 220. К А. Чайковскому.

21-го ноября.

Толя, ваше общее молчание начинает беспокоить меня. Начинаю думать, что случилось что-нибудь нехорошее, и что кто-нибудь из вас болен. Особенно меня удивляет Модест. Мне известно, что на днях исполняли мою «Бурю». Отчего никто ни слова об этом не пишет? После квартета Модест написал мне подробный отчет, тогда и Малоземова писала, а теперь никто, кроме Стасова. Странно!

Я теперь весь погружен в сочинение фортепианного концерта. Хочу непременно, чтобы Рубинштейн в своем концерте сыграл его. Дело идет очень туго и плохо дается. Я по принципу насилую себя и принуждаю голову измышлять фортепианные пассажи. В результате — порядочно расстроенные нервы, и вот поэтому мне хочется съездить в Киев, чтобы рассеяться, хоть этот город, утративший Толю, утратил для меня 9/10 своей прелести. К тому же, я ненавижу «Опричника» (Петр Ильич должен был ехать в Киев, главным образом, для того, чтобы присутствовать на первом представлении «Опричника».) всеми силами души. Ну, словом, хочу прокатиться, и очень было бы приятно прокатиться с тобой.

Мне очень любопытно знать, как ты проводишь время. У тебя материал для писем найдется, тогда как моя убийственно бесцветная жизнь, или, вернее, прозябание, лишена всякого интереса.

Завтра идет у нас в концерте моя увертюра «к неоконченной опере».

«Неоконченная опера» есть ничто иное, как «Кузнец Вакула». Исполнение увертюры не сопровождалось выдающимся успехом, хотя Петру Ильичу все же была выдана субсидия Музыкального общества в 300 руб.

← в начало | дальше →