Переписка с Н. Ф. фон Мекк (1877 год)
165. Чайковский - Мекк
Вербовка,
29 июня 1878 г.
В день, когда я послал Вам мое последнее письмо, получил я длинное послание от известной особы. Я не хочу и не могу скрыть от Вас, друг мой, что все эти дни я нахожусь под впечатлением этого послания. Оно все состоит из оскорбительных дерзостей, из совершенно непостижимых бессмыслиц. Оскорбления ее до меня, разумеется, не доходят, и я вполне к ним равнодушен. Меня беспокоит не это. Но из письма ее явствует, что она если не лишилась, то лишается здравого рассудка. Кто знает, до чего она в состоянии дойти! Ввиду этого непостижимого безумия решительно не знаешь, на какой ligne de conduite следует остановиться. Невозможно догадаться, чего она хочет и чего добивается. Она, кажется, и сама этого не знает. Представьте, что, например, она предлагает мне, чтоб я явился к ней в Москву, чтоб мы вместе с ней отправились к людям (???) и чтоб эти люди нас судили и развели. При этом она берется доказать людям, что она невиновата, точно будто я хоть раз в чем-нибудь и когда-нибудь обвинил эту абсолютную невменяемость. Сколько я ни писал ей, что уж пора кончить разъяснения и остается только определить мои материальные обязательства относительно ее, а она по-прежнему старается в ярких красках описать всю низость и черноту как моей души, так моих братьев и сестры.
Я написал ей, что все ее письма отныне будут возвращаться к ней нераспечатанными, а все денежные расчеты будут производиться через Юргенсона.
Надежда Филаретовна! я хотел бы уплатить ей в августе ту сумму, которая ей нужна, чтоб не был продан принадлежащий ей по наследству от отца лес. Мне непременно хочется, чтоб она была лишена всякого права обвинять меня в материальных утратах. Но вряд ли мне удастся дать ей эту сумму в виде уплаты помесячной пенсии за несколько лет вперед. Во всяком случае, мне нетрудно будет из имеющихся в виду средств уплачивать ей сто рублей в месяц. Только имея в виду эту периодическую уплату, она, угрожаемая лишиться ее, в состоянии сдерживать себя от своих преследований. Уплатив ее долг и таким образом обеспечив ее имущество, я назначу ей сто рублей пенсии (как было до сих пор), но условно, т. е. с тем, чтобы она жила в другом городе (что для нее не составляет никакого стеснения, ибо она со всеми родными в ссоре, а друзей у нее нет) и чтобы вела себя так, как бы ее не было вовсе, в чем она и должна будет дать подписку. За нарушение же этого условия она будет лишаться части своей пенсии. Если еще с ней возможен какой-нибудь разговор, то цифрами, ибо слов она решительно не понимает.
Чтобы удовлетворить ее, я попрошу Вас или оставить мне в Браилове (если это возможно), или прислать мне две тысячи пятьсот рублей, или же, наконец, прислать мне Вашего Ивана Васильевича; впрочем, об этом еще я буду писать Вам.
Ну, теперь пока довольно об этом грустном, убийственном предмете.
Вербовка мне очень нравится. Я очень доволен, что не вижу, не слышу, не обоняю жидов. После Каменки нельзя достаточно нарадоваться на здешнюю тишину, на чистый воздух и простоту нравов. Собственно мое жилище гораздо менее удобно, чем была моя каменская хатка, где я имел полную возможность уединяться. Здесь нам всем теснее, но зато и веселее на душе. Днем недостает тени: сад молодой, посаженный зятем пять лет тому назад, но под вечер и утром очень хорошо. Лес очень далеко отсюда, так что все мои прогулки ограничены полями, но местность холмистая и не лишенная некоторой живописности.
Все было бы хорошо, кабы на душе было совсем покойно. Будущее все-таки тревожит и пугает меня. Но беспокойство и тревога эта временные. Не теряю надежды, что все уладится.
До свиданья, милый, добрый, горячо любимый друг. Что бы я сделал, кабы судьба не послала мне Вас?
Ваш П. Чайковский.