Переписка с Н. Ф. фон Мекк

225. Чайковский - Мекк

С. Петербург,

10 марта [1880 г.]

Меня глубоко трогает призрение, которое Вы оказали бедному умирающему Венявскому. Последние дни его будут скрашены Вашими заботами о нем. Очень жаль его. Мы потеряем в нем неподражаемого в своем роде скрипача и очень даровитого композитора. В этом последнем отношении я считаю Венявского очень богато одаренным, и, если б судьба продлила его жизнь, он мог бы сделаться для скрипки тем же, чем был Вьетан. Его прелестная легенда и некоторые части d-mоll'-ного концерта свидетельствуют о серьезном творческом таланте.

Вчера я был в первый раз на могиле отца. Покамест на ней только скромный деревянный крест. В скором времени мы поставим на ней уже заказанный памятник. Погода была светлая и солнечная, но мороз очень сильный. Я никак не ожидал, что могу так сильно страдать от холода. Три зимы, проведенные в теплых странах, избаловали меня. В общем Петербург производит на меня убийственно тяжелое и мрачное впечатление. Бедная Россия!

Завтра хочу попытаться поработать здесь. Мне бы хотелось перед окончательным отъездом в Каменку кончить концерт, т. е. оркестровать его. По всей вероятности, 22 марта (к репетиции концерта с сюитой) я съезжу в Москву и потом опять вернусь сюда. Как я буду счастлив, когда попаду в Каменку, и с каким нетерпением меня там ожидают!

Вы спрашиваете, друг мой, будет ли Ник[олай] Григ[орьевич] играть концерт. Нет, ибо он еще не готов и не снабжен оркестровкой. Но зато он будет играть мою сонату и две фантазии на темы из (“Онегина”: одну Листа, другую Пабста. То же самое исполнит он и в своем петербургском концерте, и я во всяком случае там или здесь услышу его.

Имею известия от Модеста. Красоты Неаполя произвели на него поразительное впечатление. Но он жалуется, что не может заниматься, да и, в самом деле, какая возможность отвлечь свое внимание от Везувия, от моря, от синего неба, от всей этой роскоши, которая видится в его открытое окно. Счастливый Модест!

Коля еще ничего не знает о драме, разыгравшейся в его семействе, и Модест сильно обеспокоен вопросом, как это сообщить ему так, чтобы ослабить подавляющее впечатление, которое неминуемо он должен будет пережить.

Брат Анатолий наводит на меня уныние, тоску и убийственное сознание моего бессилия помочь ему вырваться из столь опротивевшей ему служебной сферы.

Будьте здоровы, мой милый и бесконечно дорогой друг!

Ваш П. Чайковский.

дальше >>