Переписка с Н. Ф. фон Мекк

233. Чайковский — Мекк

Плещеево,

8 сентября 1884 г.

1884 г. сентября 8 — 10. Плещеево.

Милый, дорогой друг!

Сегодня, слава богу, погода несколько получше. Я только что возвратился из Подольска, куда ходил отчасти ради прогулки, отчасти же, чтобы побывать в тамошней большой церкви. К службе, однакоже, я опоздал. Подольск сегодня по случаю базара очень оживлен, и -мне было весело среди этой толпы, взиравшей на мое длиннополое английское пальто с большим любопытством.

Ларош, который должен был приехать сегодня на два дня, телеграфировал, что не может быть. Меня это не особенно сокрушает, так как я давно не наслаждался одиночеством и покамест не испытываю еще ни малейшей потребности видеть кого бы то ни было.

Между прочими занятиями, я исполнил здесь два намерения, которые давно собирался осуществить, а именно, познакомился с двумя до сих пор бывшими мне неизвестными произведениями:

“Хованщиной” Мусоргского и “Парсивалем” Вагнера. В “Хованщине” я нашел именно то, чего ожидал: претензию на реализм, своеобразно понимаемый и примененный, жалкую технику, бедность изобретения, от времени до времени талантливые эпизоды, но в море гармонической нескладицы и манерности, свойственной кружку музыкантов, к которым Мусоргский принадлежал. Совсем другое впечатление производит “Парсиваль”: здесь имеешь дело с великим мастером, с гениальным, хотя и заблуждающимся художником. Богатство гармонии изумительное, чрезвычайное, слишком роскошное, в конце концов утомляющее даже специалиста, а что же должны чувствовать простые смертные, в течение трех часов угощаемые этим ни на минуту не прекращаемым потоком хитрейших гармонических фокусов? Мне всегда казалось, что вагнеристы из неспециалистов напускают на себя восторг, которого в глубине души не ощущают. Вагнер, по моему мнению, убил в себе огромную творческую силу теорией. Всякая предвзятая теория охлаждает непосредственное творческое чувство. Мог ли Вагнер отдаваться этому чувству, когда он разумом постиг какую-то особую теорию музыкальной драмы и музыкальной правды и ради этой якобы правды добровольно отрекся от всего того, что составляло силу и красоту музыки его предшественников. Если в опере певцы не поют, а говорят под оглушительный гром оркестра кое-как прилаженные, бесцветные последования нот на фоне великолепной, но бессвязной и бесформенной симфонии, то какая же это опера?

Но что меня окончательно приводит в изумление, это серьезность, с которой зафилософствовавшийся немец иллюстрирует музыкой самые невообразимо глупые сюжеты. Кого может тронуть хотя бы сюжет “Парсиваля”, где вместо людей с знакомыми нам характерами и чувствами действуют сказочные личности, способные украсить содержание балета, но никак не драмы? Удивляюсь, как можно без смеха, или же, наоборот, без скуки слушать их бесконечно длинные монологи о различных чарах, под гнетом коих страдают все эти Кундри, Парсивали и т. д.??? Возможно ли сострадать им, принимать в них сердечное участие, любить или ненавидеть их? Конечно, нет, ибо их страдания, их чувства, их торжества или несчастия чужды нам совершенно. А то, что чуждо человеческому сердцу, не может быть источником музыкального вдохновения.

10 сентября.

Сегодня опять солнце, но холодный ветер совершенно отравляет удовольствие прогулки. Впрочем, я не могу жаловаться на дурную погоду: она нимало не мешает мне всё-таки всем родом жизни предпочитать жизнь в деревне, ибо в дурную погоду вдвойне приятно быть в своем home [доме]; этот home делается особенно уютен и усладителен, когда знаешь, что вне его неприглядно, холодно или пасмурно.

Между прочими моими занятиями, я здесь имею возможность довольно много времени отдавать английскому языку, в котором мои успехи очень значительны; теперь я уж без затруднения и без ежеминутного заглядывания в лексикон могу читать Диккенса, романы которого в подлиннике приобрели для меня новую прелесть. Теперь я с величайшим удовольствием читаю “Копперфильда”.

Вам уже, вероятно, известны, дорогой друг, подробности касательно нового разочарования в беременности Анны. Н. А. Плесская часто пишет мне, и я имею все сведения о каменском житье-бытье. Вижу по всему, что я хорошо сделал, дав Анне своим отсутствием возможность жить удобнее, чем где-либо, в моих комнатках; при ее теперешнем состоянии это было единственное место в доме, где она могла чувствовать себя покойно.

Засим, пожелав Вам, бесценный, дорогой друг, здоровья и всякого благополучия, остаюсь Ваш безгранично преданный

П. Чайковский.

Сейчас сюда привезли Вашу изумительную фисгармонию. Если это для меня, то я не знаю, как и благодарить Bac!!!

дальше >>