П. М. Пчельников. Воспоминания о П. И. Чайковском
В переписке нашей по этому поводу встречается следующая, весьма характерная фраза:
«Если вы найдете уместным мое предложение, то я хотел бы попытаться помочь и дирекции и себе тем, что полез бы на дирижерское кресло. Прав у меня на это нет; я очень бездарен как капельмейстер, но попытаться можно с тем, что если не удастся, то уж другой раз при подобном предложении с моей стороны вы мне откажете безо всяких церемоний» [письмо П. И. Чайковского от 8 декабря 1885 года].
Кто присутствовал на оперных спектаклях, шедших под управлением Петра Ильича, тот поймет, насколько приведенная фраза говорит о той беспощадной строгости, с какою он относился к своей деятельности.
Благодаря такому отношению к себе он поразительно волновался как при дирижировании, так и при первых публичных исполнениях своих произведений.
Необходимо было близко знать Чайковского, чтобы оценить его скромность, так как иной раз он совершенно неожиданно влюблялся в некоторые из своих работ; так это было с оперой «Чародейка». Но время проходило, и он понимал ненормальность своей привязанности.
Первый спектакль [«Чародейки»], которым в Петербурге дирижировал сам Петр Ильич (1887), сопровождался шумным выражением одобрения и большим количеством вызовов автора. <...> Несомненно, что они всецело относились к личности творца «Онегина», которого так обожала петербургская публика. Но, несмотря на неуспех оперы, Петр Ильич все-таки при разговорах о ней старался всегда подчеркнуть, что он «не кается ни в одной ее ноте».
Надо думать, что позднее это увлечение прошло, так как в то время, когда он работал над «Пиковой дамой», он уже писал мне [31 мая 1890 года]:
«Бог с ней, с Чародейкой. Я теперь весь полон сознания, что написал новую удачную оперу, и сознание это удивительно мне приятно. Вопрос только, не ошибаюсь ли я. Нет. Кажется, не ошибаюсь».
Но если к некоторым своим работам Петр Ильич питал особенную слабость, то были и такие, которые он ненавидел. Одно напоминание об этих произведениях сразу изменяло состояние его духа. К последнему, так сказать, несчастному разряду следует отнести оперу «Опричник». Не зная той ненависти, которую питал автор к своему детищу, я давно мечтал о постановке этой оперы на сцене Большого театра, мне поэтому не один раз случалось поднимать вопрос об этом. <...> Однажды, когда я чуть не в десятый раз поднял разговор о постановке «Опричника», Чайковский, окончательно вспылив, совершенно серьезно сказал мне: — Если вы любите меня, а следовательно, и не хотите нанести мне кровной обиды, то никогда не поднимайте вопроса о постановке «Опричника».
Понятно, что после такого категорического заявления я должен был поставить на этой опере крест1.
Странным казалось пристрастие Петра Ильича к легкой итальянской музыке. Весьма часто он приходил в театр на «Травиату», «Севильского цирюльника», а в особенности на «Лючию», в которой ему очень нравился известный секстет, прослушав который, он часто уходил из театра. Если места партера бывали все проданы, то его ничуть не стесняло покупать место в верхних ярусах. После этих спектаклей он всегда говорил о желании написать комическую оперу на русский сюжет; либретто оперы он думал искать в эпохе Петра Великого.
Припоминается мне один весьма комический эпизод, происшедший с Петром Ильичом в Праге при постановке «Евгения Онегина». Случай этот мне передавал сам Чайковский.