А. Н. Амфитеатрова-Левицкая. Встречи с Чайковским в Тифлисе
С самого окончания консерватории [1880] до 1889 года я с Петром Ильичом нигде не встречалась. В [1890] году Чайковский долго жил в Тифлисе, и когда мы с мужем в том же году переехали в Тифлис, наша первая встреча с Петром Ильичом состоялась у наших общих друзей — Ипполитовых-Ивановых.
Петр Ильич был особенно дружен с женой Михаила Михайловича — Варварой Михайловной Зарудной, которую высоко ценил как образованного человека и талантливую певицу и у которой сохранилась большая с ним переписка1 Когда я в первый раз увидела у Ипполитовых-Ивановых Петра Ильича, я была поражена переменой в его наружности: сурово-мрачный вид консерваторского профессора, запечатлевшийся в моей памяти, совершенно исчез. Передо мной был незнакомый мне Чайковский, с милой, приветливой улыбкой, добродушным выражением лица. Петр Ильич очень поседел, но не казался стариком.
Встречая Чайковского каждый день у Михаила Михайловича, я часто видела его веселым. Он шутил, смеялся, очень любил возиться с Таней — двухлетней дочкой Ипполитовых-Ивановых, и, играя с нею, сам по-детски увлекался игрой. Он очень любил эту маленькую девочку и называл ее Шишечкой. Комично было смотреть, как Таня карабкалась, пытаясь взобраться на руки к Петру Ильичу, а он, продолжая с кем-нибудь серьезно разговаривать, заботливо усаживал ее к себе на колени.
За обедом у Ипполитовых-Ивановых всегда присутствовало много посторонних лиц: оперные артисты, музыканты, преподаватели музыкального училища, в котором Михаил Михайлович был директором. Обыкновенно после обеда, не вставая из-за стола, гости застревали до позднего вечера. Шли оживленные беседы о музыке, о новых оперных постановках, о делах музыкального училища. Иногда Петр Ильич рассказывал о своих заграничных поездках, о развитии музыкального дела на Западе, о новинках, появляющихся там в музыкальном мире. Но с появлением Генички Корганова, одного из преподавателей музыкального училища, молодого, очень талантливого композитора и остроумнейшего собеседника, разговор незаметно принимал другое направление и поминутно раздавались взрывы хохота от его каламбуров, острот и анекдотов, которые он умел рассказывать с необыкновенным юмором. Бывали у наших друзей и малолюдные обеды, на которых, кроме сестры Варвары Михайловны — Ольги Михайловны Ковалинской, Петра Ильича и меня, никого из многочисленных знакомых не было. Варвара Михайловна называла эти обеды «интимными, со своими только», они походили больше на семейные обеды, но шумные, многолюдные обеды бывали чаще. В столовой стояла длиннейшая тахта, покрытая персидским ковром, со множеством вышитых подушек и такая широкая, что сидеть на ней было неудобно, можно только растянуться во весь свой рост, что мы и делали все сейчас же после обеда, подложив под головы побольше подушек.
Михаил Михайлович моментально засыпал. Варвара Михайловна, Ольга Михайловна и я несколько времени тихо разговаривали и, не стесняясь, дремали. Только один Петр Ильич возился с Таней, перевертывая ее с боку на бок. Тане это очень нравилось, она визжала от смеха и просила «дядю Петю» еще раз «кувырнуть ее», что «дядя» с удовольствием исполнял, а иногда и сам, к великому восторгу Тани, переваливался сбоку на бок.
Любовь и особая привязанность к дочке Ипполитовых-Ивановых у Петра Ильича, может быть, были и не только от присущей ему любви к детям вообще, а сама судьба и имя этой девочки, некоторым образом, связаны с его любимым детищем «Евгением Онегиным».
Своих детей у Ипполитовых-Ивановых не было, и Таня — не родная их дочь, а приемная, как тогда называли, «подкидыш». Ее появление в семье произошло следующим образом.
Возвращаясь однажды из Тифлисского оперного театра после спектакля «Евгения Онегина», Варвара Михайловна на подъезде своей квартиры обнаружила корзинку, в которой что-то копошилось и издавало слабые звуки. Во внесенной в дом находке было обнаружено тщедушное плачущее дитя.