А. В. Хессин. Встреча с Чайковским
О личном знакомстве моем с Петром Ильичом я не только не думал, но даже не дерзал мечтать, хотя, с другой стороны, встреча с Петром Ильичом мне была необходима как воздух, чтобы решить роковой вопрос: быть или не быть мне музыкантом, посвятить ли себя всецело служению музыке пли влачить жалкое существование дилетанта. Родители мои, не жалевшие никаких средств на мое музыкальное образование, не только не готовили меня к музыкальной карьере, но предпочитали тернистому пути артиста тихую, спокойную карьеру чиновника: их пугали те условия существования, среди которых приходилось артисту того времени пробивать себе дорогу; их страшили нелепые препятствия, которые приходилось преодолевать в условиях быта, рожденного жестким политическим режимом царской России.
Моя предстоящая встреча с Петром Ильичом, так сильно меня волновавшая, произошла в период высшего расцвета его творческих достижений. Преклонение современников перед его могучим талантом захватило все слои тогдашнего общества. Каждое выступление Петра Ильича в качестве дирижера сопровождалось бесконечными массовыми овациями, его популярность доходила до того, что на улице незнакомые ему люди останавливались с обнаженными головами. Словом, в расцвете своих творческих сил, в период «Спящей красавицы», «Пиковой дамы», Петр Ильич был всеобщим кумиром, а молодежь, особенно студенчество, в том числе и я, положительно боготворили его.
Я имел счастье слышать выступления Петра Ильича в качестве дирижера много раз, причем слушал под его управлением его симфонии — Четвертую, Пятую, «Манфред» и симфонические поэмы — «Франческу», «Бурю», «Ромео», «Гамлет»2... Эти выступления произвели на меня потрясающее впечатление и оставили неизгладимое воспоминание, до сих пор живущее. Я хорошо знал почти все сочинения Петра Ильича и любил его в ту пору больше всех композиторов русской музыки.
Настало 12 декабря 1892 года! Памятный для меня день, решивший мою судьбу. Стояло морозное утро, хрустел снег под ногами, солнце заливало все вокруг ослепительным светом. Настроение у меня было торжественное и радостно приподнятое. Мы, то есть Фидельман и я, подъехали к Гранд-отелю первыми; через несколько минут подошли Направник и Литке. Я от нервного напряжения не мог проронить ни слова. Молча поздоровались и направились к Петру Ильичу в номер.
Петр Ильич был, по-видимому, в хорошем настроении. Трогательно расцеловавшись с Володей и Саней, он ласково и приветливо протянул мне руку.
Я не берусь найти слова, которые могли бы выразить чувства высшего душевного трепета, охватившего меня, когда я очутился лицом к лицу с великим русским композитором, автором «Ромео», «Франчески» и Пятой симфонии. От смущения я не мог произнести ни единого слова, язык, что называется, прилип к гортани!.. Наступило неловкое молчание... Петр Ильич улыбнулся, и лицо его озарилось необычайно доброй улыбкой. Ласково взяв меня под руку, он усадил нас за стол.
Разговор с Петром Ильичом не сразу коснулся моей сонаты, а переходил с одного предмета на другой, причем я долго чувствовал себя крайне смущенным, как это всегда бывает, когда впервые встречаешься с людьми, имеющими репутацию великих, а передо мной был действительно подлинный музыкальный гений, но, благодаря необыкновенной простоте его обращения и ласковому взгляду, я в конце концов овладел собою.
Захваченный до глубины души близостью автора дорогих мне «Зимних грез», я в первые минуты встречи с ним не мог разглядеть его внешнего облика: я не видел его светлых задумчивых глаз, не слышал его мягкого голоса, не замечал его выразительных рук и легкой походки, даже его изящной манеры носить костюм,— я только прекрасно помню одно, как жадно я всматривался в черты этого великого человека, как весь его облик казался мне новым, исключительным, интересным и особенно для меня дорогим...