Скиталец. Клочки жизни (С берегов Невы) 25 октября 1893 года
Ровно двадцать лет тому назад в этот день умер Чайковский. Он умер победителем, признанный и любимый, в зените своей славы. Я очень хорошо помню это время. Студент-первокурсник, маломузыкальный от природы, я случайно очутился тогда в кружке ярых меломанов, ставивших оперу выше всего на свете. Ночные дежурства около здания оперы так многолюдны, что пришлось для устранения их создать особую кассу для распределения билетов по жребию. Вы писали на открытке с оплаченным ответом название оперы и цену мест (не более двух), которые хотели получить,— и все эти письма, рассортированные по дням, клались в урну и вынимались оттуда, как билетики лотереи-аллегри. До израсходования на ответных бланках (ставя номера по порядку) отмечали штампом, какие билеты оставляются для приславшего письмо. На остальных отбивали трагическое слово: «Нет».
Центральная распределительная касса получала на каждый день чуть не пятнадцать тысяч заказов. Это давало отличный доход почте и сберегало время публике, а девицы, работавшие в кассе, содержались за счет особого сбора за запись билетов. Конечно, чем больше писем-заказов вы писали на один спектакль, тем вернее были шансы получить билеты. Поэтому среди меломанов-учащихся тогда существовали кружки, члены которых взаимно снабжали друг друга билетами, если их получали. «Евгений Онегин» Чайковского, его «Пиковая дама» и балеты особенно притягивали молодежь.
Впрочем, за год или два до смерти Чайковского центральная распределительная касса была почему-то упразднена. Вероятно, из сострадания к барышникам. И начались опять ночные дежурства у Мариинского театра. Иной коллега, пробегав весь день по урокам («не стесняясь расстоянием»), потом засыпал в очереди стоя, но все-таки с поста не уходил. Надежда послушать Фигнера и Яковлева в «Онегине» превозмогала все.
Один из таких страстных меломанов как-то утром вбежал ко мне с известием, что Чайковский заболел холерой. Весть казалась дикой — Чайковский и холера, небо и земля, солнце и прах,— но мы поспешили в «город» (жили на острове) проверить на месте. Телефонов еще тогда было очень мало, а вечерних газет еще вовсе не было, до выхода утренних газет трудно было что-нибудь узнать.
Чайковский жил тогда на углу Гороховой и Малой Морской (теперь улица Гоголя), в том доме и подъезде, где в настоящее время помещается ресторан «Вена». Жил он, если не ошибаюсь, у брата — драматурга Модеста Ильича, а собственной квартиры в Петербурге не имел. Частная жизнь его вообще была окружена каким-то туманом, дымкой таинственности.
Тогда еще не процветали интервью, и глаз хроникера не следил за каждым шагом знаменитости. Всего каких-нибудь двенадцать — пятнадцать лет нам ежедневно докладывают в газетах, где вчера «дядя Костя» [К. А. Варламов] ел кулебяку, каково самочувствие Шаляпина и какие куртки носил Леонид Андреев. Перед каждой премьерой теперь обыватель досконально узнает, что думает о пьесе автор, а когда автора освистали,— как ему это нравится. Тогда же до таких тонкостей еще не дошли, и даже приезды в Петербург и отъезды Чайковского не отмечались в газетах, ибо по рангу своему он не попадал в ежедневную полицейскую ведомость о прибывших и выбывших. <...>
Около дома Чайковского мы увидели небольшую толпу студентов и барышень. Да, он заболел холерой, но надежда еще не потеряна, — сейчас ждут Бертенсона, он приедет и спасет. Никто из собравшихся не знал Чайковского, видели его только на премьерах и в концертах, но всем казалось, что там, наверху, лежит и страдает самый близкий и самый дорогой человек. Во всем городе было такое чувство, и как проклинали тогда гласных Думы, которые допустили, что вода — необходимейший предмет потребления — стала рассадником опаснейшей заразы!
Чайковский мучился недолго. Умер на третий день, кажется. Я попал на вторую панихиду. Против ожидания, народа было немного — человек сорок; гроб стоял в угловом зале, утопая в зелени. Венков было еще мало, но потом их несли непрерывно, от всех учреждений и обществ Петербурга, от разных кружков, от сословий и корпораций, от отдельных частных лиц. На позднейшие панихиды пробраться уже было невозможно, а похороны вышли такие, каких Петербург еще не видывал. Студенты всех учебных заведений участвовали в процессии, и, наверно, в этот день за отсутствием слушателей нигде не было лекций.
От Чайковского можно было ожидать еще много шедевров. «Патетическая симфония», исполненная за неделю до болезни в концерте под его управлением, показала его талант в самом расцвете. Тяжесть утраты увеличивалась сознанием ее случайности и уверенностью, что ее легко было отвратить. Холера уже тогда ослабевала и вообще считалась болезнью бедных и темных людей. И что мы потеряли от этой жестокой и обидной случайности,— мы можем всего вернее понять лишь теперь, когда прошло уже двадцать лет, в течение которых никто не дал русской музыке того, что дал Чайковский, никто не заполнил пробела, образовавшегося с его смертью...
Комментарии:
Скиталец (псевдоним Петрова Степана Гавриловича, 1869—1941) — писатель, поэт, друг М. Горького и Ф. Шаляпина.
Опубликовано: газ. Раннее утро, 1913, 27 окт.; Воспоминания о Чайковском, изд. 1, с. 376-378; изд. 2, с. 403—405 (с сокращением); изд. 3, c. 404—406.