Жизнь Чайковского. Часть I (1840 — 1852)
О детстве и ранней молодости матери композитора столь же мало известно, как и о жизни этой же поры ее супруга. В 1816 году она уже потеряла свою мать и в 1819 г., 23 октября, была отдана в Училище женских сирот (ныне Патриотический институт), где и кончила курс наук в 1829-м.
Судя по сохранившимся тетрадкам Александры Андреевны
(В тетради риторики сохранились заметки А. А-ны о последних днях, проведенных в институте, свидетельствующие, с каким теплым чувством она покидала заведение:
«1829 года 9-го генваря, в среду с 6-ти ч. до 8-ми мы в последний раз брали урок истории у г-на Плетнева за 12 дней перед выпуском. Возле меня сидела Саша Висковатова с правой стороны, Мурузи — с левой.
11-го генваря 1829 года утром, в пятницу, с 8-ми до 12-го часу мы в последний раз брали урок географии и арифметики у Постникова, после обеда в последний раз пели у Марушина, вечером же, когда мы были у Тилло, то пришли Ломон и Яковлев укладывать работы. 12-го генваря, в субботу, утром с 10-ти до 12-ти была в последний раз музыкальная генеральная репетиция уже в голубой зале. Г-н Плетнев также приезжал слушать наше прощание; когда мы кончили петь прощание, то г-н Плетнев сказал г-ну Доманевскому, сочинителю нашего прощания: «Очень рад, что вы умели дать душу моим словам». Ах! это была последняя, последняя репетиция!!! Мы также пели тогда концерт с музыкой; но никогда не забуду я музыки «Да исправится».
После обеда мы были последний раз у Плетнева в классе литературы, а вечером в 6 часов последний раз у Тилло. 13-го генваря, воскресенье, после обеда мы были последний раз у Вальпульского, а вечером в 6 ч. последняя репетиция была у Шемаевой, было десять музыкантов, и в том числе играли на несравненном инструменте, т. е. на арфе. 14-е — день экзамена, утром был батюшка, и это было последний раз, что мы сидели в классах, последний в жизни!),
образование в этом училище давалось очень хорошее. И содержание, и стиль, и, наконец, безукоризненная грамотность ученицы доказывают это. Кроме того, заботливое хранение их говорит одинаково в пользу приемов преподавания, очевидно, оставивших в девушке отрадное впечатление, а также и в пользу отношений последней к приобретенным познаниям; так тщательно хранят только то, чем дорожат. Хорошей рекомендацией этого заведения служит и то обстоятельство, что Александра Андреевна покинула его с прекрасным знанием французского и немецкого языков. Очень может быть, что она его приобрела еще в детстве в доме отца, по-луфранцуза, полунемца, но хорошо уже и то, что училище не заглушило этих знаний, как это бывает в современных учебных заведениях, ще не только живым языкам не выучиваются, но и забывают их, если до поступления знали хорошо. Если прибавить к этому, что Александра Андреевна немного играла на фортепиано и очень мило пела, то в результате можно сказать, что для девушки небогатой и незнатной образование ее было вполне удовлетворительно.
По свидетельству лиц, ее знавших, это была женщина высокая, статная; не особенно красивая, но с чарующим выражением глаз и с наружностью, невольно останавливающею внимание. Решительно все, кто видел ее, единогласно утверждают, что во внешности ее было что-то исключительно притягательное. Фанни Дюрбах, гувернантка ее старших детей, проживавшая последние годы жизни в Монбелиаре, во Франции, и скончавшаяся там в мае 1901 года, рассказывала, что, приехав в первый раз в Россию, 22 лет от роду, она очень нерешительно относилась к предлагаемым ей местам, настолько, что без всяких особенно важных поводов отказывалась от блестящих в денежном отношении предложений, но, увидав Александру Андреевну, с первого взгляда почувствовала такое доверие к этой благородной наружности, что, не справившись еще ни о жаловании, ни о занятиях, внутренне решила принять место. «Я не ошиблась, — говорила она, — благодаря тому, что я тогда послушалась внутреннего голоса, я провела самые счастливые четыре года моей жизни».
В памяти Петра Ильича облик матери сохранился в виде высокой, довольно полной женщины с чудным взглядом и необыкновенно красивыми, хотя не маленькими руками. «Таких рук нет больше и никогда не будет!» — часто говаривал он.
В противоположность своему супругу Александра Андреевна в семейной жизни была мало изъявительна в теплых чувствах и скупа на ласки. Она была очень добра, но доброта ее, сравнительно с постоянной приветливостью мужа ко всем и всякому, была строгая, более выказывавшаяся в поступках, чем на словах.
Когда сорокалетний человек по взаимной любви женится на молодой девушке, то естественно ожидать полного подчинения жены вступающему в тень старости мужу. Здесь было наоборот. Мягкосердечный, несмотря на годы, увлекающийся, как юноша, доверчивый и слегка расточительный Илья Петрович совершенно подчинился во всем, что не касалось его служебных обязанностей, без памяти его любившей жене, которой природный такт и уважение к своему супругу помогали делать это так, что внешним образом, для посторонних, ее влияния не было заметно; но в семье все, трепеща перед нею, не страха, а любви ради, — в отношении к главе семейства даже питали любовь, но с оттенком собратства. Для домашних нужно было совершить поступок в самом деле предосудительный, чтобы Илья Петрович, изменяя своей обычной приветливости, вышел из себя, и тогда он, как это бывает с очень мягкими людьми, становился грозен. Наоборот, нужно было очень много, чтобы заставить Александру Андреевну выйти из обычно холодно-строгого отношения к окружающим и вызвать ласку, но тогда не было пределов счастья лица, удостоившегося ее. Единственное исключение делалось для падчерицы. Опасение заслужить тень упрека в том, что она относится к Зинаиде Ильиничне, как мачеха, вынуждало Александру Андреевну выказывать ей более ласки, чем родным детям.
Первым ребенком этого брака была дочь Екатерина, скончавшаяся в младенчестве.
В 1837 году Илья Петрович был назначен начальником Камско-Воткинского завода и вместе с женою водворился там. 9-го мая 1838 г. у них родился сын Николай и 25 апреля 1840 г. сын Петр.