Жизнь Чайковского. Часть I (1840 — 1852)

Глава VI

Петр Ильич родился и жил в месте, где не было никакой музыки, кроме домашнего бренчания на фортепиано любителей и любительниц самого первобытного вида. Александра Андреевна мило пела, но играла только разве танцы для детей; по крайней мере, нет никаких сведений о более серьезном репертуаре со времени ее замужества. Все остальные домочадцы Ильи Петровича и этого не умели. На беду и Фанни оказалась совсем не музыкантшей, даже не любительницей, так что роль музыкального просветителя будущего композитора выпала на долю неодушевленного предмета — так называемой оркестрины, т. е. механического органа средней величины, который Илья Петрович вывез из Петербурга вскоре после переезда в Воткинск.

По всем отзывам оркестрина эта звучала очень хорошо. Программа валов была очень большая. К величайшему сожалению, не сохранилось никаких точных сведений о ней. По словам самого Петра Ильича, звуки оркестрины были первым его сильным музыкальным впечатлением. Он не мог вдосталь наслушаться ее. В особенности пленяло его то, что она играла из произведений Моцарта. Страстное поклонение его этому гению имело начало, по неоднократным заверениям самого композитора, в том несказанном наслаждении, «святом восторге», который он испытал в раннем детстве, слушая, как оркестрина играла арию Церлины («Vedrai carino») и другие отрывки из «Дон-Жуана». Кроме того, оркестрина же познакомила его с музыкой Россини, Беллини, Доницетти, и любовь к итальянской музыке, не покидавшая его всю жизнь — даже в самый разгар гонения ее в серьезных музыкальных кружках шестидесятых и семидесятых годов, — вероятно, пришла оттуда.

Необычайный слух и музыкальная память проявились в мальчике очень рано. Получив от матери элементарные понятия о музыке, он, уже пяти лет, совершенно верно подбирал на фортепиано то, с чем его познакомила оркестрина, и обнаруживал такую любовь к игре, что когда ему запрещали быть около инструмента, продолжал на чем попало перебирать пальцами. Однажды, увлекшись этим немым бренчанием на стекле оконной рамы, он так разошелся, что разбил его и очень сильно ранил себе руку. Это происшествие, маловажное само по себе, было очень значительно в жизни Петра Ильича. Оно послужило поводом к тому, что родители серьезно обратили внимание на непреодолимое влечение мальчика и решили серьезно отнестись к его музыкальному развитию. Была приглашена учительница музыки — Марья Марковна Пальчикова, впоследствии по мужу Лонгинова. Случилось это при Фанни, значит, после осени 1844 гола, по ее словам, около года после ее приезда.

Откуда появилась эта Марья Марковна, в какой мере она была сведуща в своей специальности — неизвестно. Утверждать можно только, что ее нарочно откуда-то выписали, что дело свое она знала, что у ее ученика сохранилось о ней дружественное воспоминание, но что она, во всяком случае, вполне удовлетворить потребностям будущего композитора не могла, потому что в 1848 г. ее ученик умел читать ноты не хуже, чем она. В музыкальной литературе, по всем вероятиям, она не имела больших познаний, потому что у Петра Ильича не сохранилось никакого воспоминания о ее игре и о пьесах ее репертуара. Да по имеющимся сведениям сомнительно, чтобы она что-нибудь играла при посторонних. По словам Фанни, это была очень тихая, скромная, застенчивая особа. Происходя из крепостных, она чувствовала себя растерянной в обществе. «Грамоте-то я училась, как говорится, на медные деньги», — сама сознается она в одном из писем. В 1883 г. она совершенно неожиданно напомнила о себе композитору, считавшему ее давно умершей. Оказалось, что она в нужде. Петр Ильич был в Париже, когда получил это письмо и тотчас поручил П. Юргенсону выслать ей денег. «У меня просит помощи моя первая учительница музыки, которой я очень, очень обязан, — писал он, — и я решительно не могу ей отказать». Впоследствии он назначил ей пенсию и вошел в постоянные письменные сношения, прекратившиеся со смертью корреспондентки, в декабре 1888 года.

Из рассказов Фанни мы уже знаем о том, как в каждую свободную минуту дня ребенка тянуло к фортепиано, и как этому она старалась мешать. По ее словам, ей очень мало улыбалась будущность музыканта для ее любимца, и она гораздо сочувственнее относилась к его литературным упражнениям, называя его вместе с другими, шутя, «lе petit Pouchkine». Происходило это не только потому, что она и сама не особенно любила музыку и была в ней мало сведуща, а потому, что Фанни замечала, как последняя сильно действует на мальчика. После занятий или долгих фантазирований на фортепиано он приходил к ней всегда нервный и расстроенный. Однажды у Чайковских были гости, и весь вечер прошел в музыкальных развлечениях. Вследствие праздника дети были со взрослыми. Петя сначала был очень оживлен и весел, но к концу вечера так утомился, что ушел наверх ранее обыкновенного. Когда Фанни через несколько времени пришла в детскую, он еще не спал и с блестящими глазами, возбужденный, плакал. На вопрос, что с ним, он отвечал: «О эта музыка, музыка»! Но музыки никакой не было в эту минуту слышно. «Избавьте меня от нее! она у меня здесь, здесь. — рыдая и указывая на голову, говорил мальчик, — она не дает мне покоя!»

В Воткинск изредка приезжал в гости поляк-офицер, некто Машевский. Он был прекрасный дилетант и отличался умением играть мазурки Шопена. Приезды его для нашего маленького музыканта бывали сущим праздником. К одному из них он самостоятельно приготовил две мазурки и сыграл их так хорошо, что Машевский расцеловал его. «Я никогда не видала Пьера, — говорит Фанни, — таким счастливым и довольным, как в этот день».

Вот все, что известно о состоянии музыкального развития Петра Ильича в эту эпоху жизни.

← в начало | дальше →