Жизнь Чайковского. Часть III (1861 — 1865)
Правдивость заставляет меня сообщить здесь один факт, по-видимому, противоречащий всему сказанному мною об отсутствии влияния Зарембы на знаменитейшего из своих учеников. Когда я в 1862 или 1863 году в разговоре с Чайковским удивлялся его трудолюбию и энергии, с которою он писал огромные задачи, он отвечал мне, что первое время на курсах Михайловского дворца он занимался «кое-как, знаете, как настоящий любитель», и что однажды Заремба после класса отозвал его в сторону и стал увещать его относиться к делу серьезнее, между прочим говоря, что у него несомненный талант, и вообще выказывая неожиданно теплое к нему отношение. Тронутый до глубины души, Петр Ильич решил с этой минуты бросить свою лень и начал работать со рвением, которое так и не покидало его в течение всего консерваторского поприща.
Совсем другое значение в развитии Чайковского имел второй его учитель композиции, Антон Рубинштейн. Но так как с ним Петр Ильич начал заниматься лишь с осени 1863 года, я, чтобы по возможности сохранить хронологический порядок, сначала скажу несколько слов о третьем преподавателе, игравшем в консерваторском учении Петра Ильича эпизодическую и кратковременную роль в первые четыре месяца существования консерватории.
Как уже сказано, Петербургская консерватория была основана в сентябре 1862 года. В нее целиком перешли преподаватели и ученики бывших «музыкальных классов». Явилась масса новых учеников, и были приглашены следующие новые преподаватели: фортепиано — профессора Герке, Дрейшок и А. Рубинштейн, к ним адъюнкты — Черни, Петерсен, впоследствии стоявший во главе фортепианной фирмы Беккера и директор Музыкального общества, Фан-Арк и Виллуан, контрабаса — пр. Ферреро, кларнета — пр. Каваллини, флейты — пр. Чиарди, гобоя — пр. Луфт, фагота — пр. Кранкенгаген, валторны, трубы — пр. Метцдорф, арфы — Цабель, органа — Штиль, пения — Галлэри, Каталано и Пиччиоли, теории музыки — Дютш.
Кроме так называемого специального предмета, который каждый поступающий ученик избирал по своему усмотрению, существовали также предметы «обязательные». Между прочим; теоретики, наряду со всеми непианистами, «обязаны» были учиться на фортепиано. Обязанность эта не миновала и Петра Ильича. В описываемое мною время ученик Кюндингера находился на высшей точке своего фортепианного искусства. Репертуар его был не обширен и не особенно серьезен, но он играл пьесы первоклассной трудности (между прочим, я от него слышал парафразу Листа на секстет из «Лючии») — чисто, отчетливо и уверенно, хотя несколько грубовато и холодно. Во всяком случае, фортепианное умение его стояло гораздо выше того уровня, который требуется от оканчивающего курс «теоретика». Но, вследствие какой-то ошибки, Чайковского, при переходе его из Музыкальных классов в консерваторию, все-таки посадили в обязательный фортепианный класс, вместе с тремя другими учениками, из которых двое играли гораздо хуже его, третий же, помнится, был почти начинающий. Таким образом, от сентября 1862 года до нового 1863 года Чайковский два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, в 8 ч. утра, посещал класс профессора Герке. Здесь же и произошло знакомство с ним автора настоящих строк.
Антон Августович Герке носил рыжий парик и на нас, мальчишек, производил впечатление старика, но бодрость, деятельность и энергия его были чрезвычайны. В своих объяснениях (всегда происходивших на французском языке) он был вежлив с нами до последней степени, даже извинялся, коща прерывал нашу игру, но так как он придирался к малейшей мелочи, то прерывать (за исключением Петра Ильича) ему приходилось чуть ли не на каждом такте. И хотя он имел в распоряжении на нас четверых только два часа в неделю, т. е. по одной четверти часа в каждый приход, но бился и старался он с нами невероятно. Направление его было слегка сентиментальное: сообщая нам разные оттенки и тонкости фразировки, до которых он был большой охотник, он не прочь был поучить нас, кстати и некстати, играть tempo rubato, что очень не нравилось Петру Ильичу.