Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
I
1866
Первые впечатления Москвы для Петра Ильича — это впечатления новых тесных сближений с некоторыми москвичами, и все значение первого времени пребывания его там исчерпывается значением отношений, которые у него завязываются на всю жизнь с несколькими московскими друзьями. Их оторвет от него только смерть, и вся его артистическая будущность так тесно связана с небольшим, но крепко сплоченным кружком этих лиц, что необходимо остановиться на знакомстве с ними, прежде чем приступить к изложению начала преподавательской и композиторской деятельности Чайковского.
Во главе этих друзей следует поставить Николая Григорьевича Рубинштейна. Можно смело сказать, что никто не имел большего значения в артистической карьере Петра Ильича, никто и как великий художник, и, еще более, как друг, не содействовал так могуче расцвету его славы, никто не оказал большей поддержки, не выказал большего участия робким начинаниям молодого композитора. Имя Н. Рубинштейна вплетается во все подробности как частной, так и публичной жизни Петра Ильича. В каждой подробности их можно найти следы благотворного влияния этого лучшего из друзей. В первые годы, без преувеличения, для Чайковского вся Москва — это Н. Рубинштейн.
Ларош в своих воспоминаниях говорит о нем так:
«Родился Николай Григорьевич 2 июня 1835 года. Так же, как и его более прославленный брат, он чрезвычайно рано начал выказывать феноменальные способности к музыке; люди, близко знавшие его тоща, утверждают, что Николай учился еще с большей легкостью и считался гениальнее старшего брата. Но в то время, как Антон всецело посвятил себя музыке и с целью учения поселился в Берлине, младший брат пошел «по ученой части», кончил курс в одной из московских гимназий, потом поступил на юридический факультет Московского университета, где, впрочем, невероятно ленился и, по собственному признанию, приобрел очень мало специальных сведений. Несмотря на господствовавшую в то время у экзаменаторов похвальную снисходительность, молодой Рубинштейн на выпускном экзамене, в 1855 году, привел почтенных профессоров в тупик и, если не ошибаюсь, получил «действительного студента» только по особой протекции. Леность молодого юриста происходила не от вялости или дряблости натуры. Хотя Николай Григорьевич тут же получил какое-то место в канцелярии московского генерал-губернатора и несколько лет состоял или числился на службе, он дотянул только до губернского секретаря, в каковом чине и умер. В год окончания курса он женился, причем в угоду родным супруги должен был отказаться от концертной эстрады. Следует прибавить, что он и в бытность студентом, и после, до учреждения Русского музыкального общества, содержал себя фортепианными уроками, которых у него в период совместной жизни с женою, во второй половине пятидесятых годов, было, как он мне говорил, на 7000 р. в год. Супружеское счастье его было очень непродолжительно: рознь со средой жены во взглядах, обычаях и симпатиях сказалась очень скоро, и года через два сожитие супругов распалось тем легче, что детей у них не было.
Ни юридические науки, ни канцелярская служба не представляли для Николая Григорьевича никакого интереса. И хотя к музыке он был одарен, как редко кто из встречавшихся мне людей, в описываемое мною время можно было, пожалуй, усомниться даже в любви его к музыке. Говорят, что в детстве и отрочестве он обнаруживал композиторские способности, по крайней мере, одинаковые с братом; учился он у одних и тех же с ним учителей, но рано отложил всякую мысль о композиторской славе: кроме музыки к драме В. П. Бегичева «Кошка и мышка», рукописной каденции к третьему концерту Бетховена, игранной им, но вероятно, теперь потерянной, да нескольких напечатанных фортепианных пьес (Фирмой П. Юргенсона.), ничем не выдающихся, он не оставил ничего.