Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
Сойдясь дружески с представителями «могучей кучки», Петр Ильич, отнюдь не усвоил всех их критических мнений, с большим тактом и ловкостью поставил себя с ней в независимые отношения довольно сложного характера, уяснить которые здесь необходимо ввиду несомненного косвенного влияния их на его творчество. Приятельствуя и с Балакиревым, и с Римским-Корсаковым, и с Ц. Кюи, и с Владимиром Стасовым, с каждым в отдельности, он остался по-прежнему не только чужд, но скорее враждебен им как собирательному лицу.
С одной стороны, продолжая подтрунивать над их ультралиберальной тенденцией и презрительно относиться к наивно-невежественным и грубым произведениям некоторых членов «кучки» (особенно Мусоргского), глумясь над экстазом, с которым эти вещи провозглашались «тузовыми», «небывалыми», «гениальными», подчас негодуя на них за дерзкое посягательство на такие его кумиры, как Моцарт, — Петр Ильич, с другой стороны, чуя мощь и силу в некоторых из них, любя юношескую искренность их порыва и неподкупную чистоту стремлений, — не только не отвертывался от них, но чувствовал какую-то смутную симпатию, некоторого рода уважение к их молодому задору и смелости.
Это двойственное отношение и выражалось двояко. Петр Ильич, не стесняясь, высказывал несочувствие к тенденции этих новаторов, отказывался видеть «шедевры» в любительских экстравагантностях Мусоргского, очень явственно подчеркивал свое отвращение добиваться путем оригинальничанья, в ущерб художественным требованиям, милостивых рескриптов Стасова или Ц. Кюи с производством в «гении» и никогда не упускал случая высказать свою полную самостоятельность. Но одновременно с этим он охотно взял на себя роль как бы «легата» кучки в Москве, был их посредником в сношениях с местной дирекцией Русского музыкального общества, хлопотал о напечатании их произведений, брался за всякого рода поручения, не прерывал никогда самых лучших отношений с ними и при всяком удобном случай публично заявлял об этом. Так, весной 1869 г., когда великая княгиня Елена Павловна пожелала произвести реформу в направлении симфонических концертов и отставила Балакирева, Петр Ильич во второй раз выступил печатно защитником «кучки» и энергично, горячо высказал в «Современной летописи» свой протест и симпатию главе русских новаторов. Кроме того, в течение всей своей деятельности в качестве рецензента он всеща с уважением, почти с восторженностью отзывался о таланте и произведениях того же Балакирева и, с дружественным вниманием делая оценку вещей Римского-Корсакова, рекомендовал исполнять их чаще.
Самое же яркое проявление этого уважения и симпатии к «могучей кучке» выказалось в том, что с первой поры сближения такие выдающиеся произведения, как «Фатум», «Ромео и Джулиетта», «Буря» Петр Ильич посвятил членам «кучки» (два первые — Балакиреву, третье — В. Стасову). В этом, несомненно, сказалось то косвенное влияние, которое молодая русская школа имела на него. Слиться с ней он не хотел, принять ее символ веры отказывался, но завоевать ее признание, не делая уступок, принять ее вызов (и «Ромео», и «Буря» были написаны по внушению Балакирева и Стасова) и выйти с торжеством из разрешения предложенной задачи, заявить свою солидарность с ними на почве только серьезных художественных требований он счел и интересным, и достойным своего призвания.
«Могучая кучка» платила Петру Ильичу его же монетой. Представители ее с презрением отзывались об отсталости, педантизме, рутинности некоторых произведений Чайковского, упорно не признавали его «своим», — но, вместе с тем, с первых шагов его композиторской деятельности заинтересовались им и начали смотреть на него, как на врага, достойного уважения, пытались обратить его в свою «веру» и, когда этого не совершилось, все-таки не лишили его сопричисления к «праведным», но только в тех из его вещей, где они сходились на общей почве требований, снисходительно замалчивая все остальные.