Жизнь Чайковского. Часть II (1852 — 1860)
Кроме этих официальных музыкальных наставников, с 1855 по 1858 год, у него был учитель фортепианной игры, домашний — в лице Рудольфа Васильевича Кюндингера. (Родился 2 марта 1832 года в Нюрнберге. Сын талантливого музыканта, он очень рано обнаружил виртуозные способности пианиста и 13-ти лет уже выступал публично вместе с братьями, Августом и Канугом, скрипачом и виолончелистом. В 1860 году Рудольф Васильевич сделался придворным пианистом великой княгини Александры Иосифовны и затем в течение многих лет был учителем фортепианной игры высочайших особ, между прочим, ныне благополучно царствующего государя императора Николая Александровича.)
Рудольф Васильевич приехал в Россию 18-летним молодым человеком. Впервые он проявил в Петербурге свой выдающийся виртуозный талант публичным исполнением фортепианного концерта Литольфа в одном из университетских концертов. При этом случилось, что оркестр почему-то не мог ему аккомпанировать, и пианисту пришлось играть без сопровождения обе партии. Тем не менее он произвел хорошее впечатление и с этих пор стал со всех сторон получать приглашения давать уроки. В 1855 году к нему явился Илья Петрович Чайковский с предложением занятий с его сыном, Петром. «Если бы я мог предвидеть, — говорил мне Рудольф Васильевич, — кто выйдет из тогдашнего правоведа, я бы вел дневник хода наших уроков с ним, но, к сожалению, должен сказать, что мне тогда и в голову не приходило, с каким музыкантом я имею дело, и поэтому в памяти моей очень неясно сохранились подробности хода музыкального развития моего ученика. Несомненно, способности его были выдающиеся: поразительная тонкость слуха, память, отличная рука, но все это не давало повода предвидеть в нем не только композитора, но даже блестящего исполнителя. Феноменального в этом ничего не было: молодых людей с такими данными и до Чайковского, и после мне случалось встречать нередко. Единственное, что до некоторой степени останавливало мое внимание — это его импровизации, в них, действительно, смутно чувствовалось что-то не совсем обыкновенное. Кроме того, гармоническое чутье его иногда поражало меня. С теорией музыки он тогда едва ли был еще знаком, но когда мне случалось показывать ему мои сочинения, он несколько раз давал мне советы по части гармонии, которые большею частью были дельны. Несмотря на это, когда однажды отец-Чайковский спросил моего мнения насчет того, стоит ли его сыну посвятить себя специально музыке — я ответил отрицательно. Конечно, в этом ответе важную роль играло отчаянное в то время положение музыкантов-специалистов в России. Но все же помню — и веры в исключительный талант Чайковского у меня тогда не было.
В течение некоторого времени, по моей рекомендации, мой ученик брал уроки теории музыки у моего брата Августа (Факт этот не подтверждается никакими воспоминаниями других лиц. Сохраняя полную веру в желание Рудольфа Васильевича быть правдивым, я позволю себе выразить предположение, что вследствие смутности воспоминаний он здесь перемешал Петра Ильича с каким-нибудь другим лицом. Не имея, однако, права опровергнуть этого заявления, оставляю его нетронутым.), ныне умершего. Сколько времени это продолжалось, сказать не умею, но, во всяком случае, не долее одного сезона. Почему эти занятия прекратились — тоже не помню».
Уроки я давал раз в неделю, по воскресеньям. Решительно не могу восстановить в памяти ход их, но, во всяком случае, собственно в виртуозном отношении, за три года моих занятий, успехи были не особенно значительны, вероятно, потому что Чайковскому некогда было нужным образом упражняться. Очень часто мы кончали урок игрою в четыре руки, после я оставался завтракать в семействе Чайковских (причем, помню большое общество барышень), и затем мы вместе шли в университетские концерты».
В 1858 году, вследствие изменившихся денежных обстоятельств, отец Чайковского не в состоянии был мне платить за уроки, и я совсем потерял из вида моего ученика, о котором всегда хранил самое светлое и хорошее воспоминание, как об очаровательнейшем человеке, в котором никак не предвидел будущего знаменитого композитора».
Если специалисты, и притом такого качества, как Ломакин и Кюндингер, не видели в таланте Петра Ильича ничего феноменального, то тем простительнее было так же относиться к нему неспециалистам.