Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
Интересно, что не только сам Берлиоз, но и его российские поклонники были в заблуждении и искренно верили в то, что он был «понят» и «оценен» в России. Князь Одоевский, который накануне концерта восторженной статьей о таланте Берлиоза более других способствовал привлечению публики в концерт, в одном из писем к Глинке говорит: «Где ты, мой друг? Отчего ты не с нами? Отчего не делишь удовольствие и радость всех наших»? Берлиоз был «понят» в Петербурге! Здесь «поняли» эту утонченную контрапунктическую музыку, несмотря на бич итальянских каватин, который чуть не опошлил вконец славянский вкус. С великой радостью отметил я общее возбуждение нашей публики, большинство которой слышало музыку Берлиоза в первый раз. Право, должно быть, существует особая симпатия между его музыкой и глубоким русским чувством, чтобы объяснить этот курьезный факт». Не объясняется ли он вернее гениальностью исполнения Берлиоза и тем, что зал наполнен был толпой, предрасположенной благоприятно статьями того же князя Одоевского? Судя по тому, как до сих пор мало оценен этот великий композитор у нас (кроме «Фауста», ни одно из его произведений не популярно и поныне), — скорее так.
В 1867 году, двадцать лет спустя, Берлиоз овациями и успехом, выпавшими на его долю в России, был главным образом обязан опять своему дирижерскому таланту и энтузиазму небольшого кружка русских музыкантов, по мысли которых он был приглашен в Россию.
Петр Ильич, бывший совершенно в стороне от направления этих музыкантов, и в этом случае оставался «при особом мнении». Преклоняясь перед значением Берлиоза в современном искусстве, воздавая должное ему как великому реформатору, главным образом в инструментовке, энтузиазма к его музыке он не испытывал. Я думаю, в это время мнение, которое он высказывал позднее в статьях, уже составилось в нем.
Но, относясь трезво, без слепого увлечения к произведениям Берлиоза, Петр Ильич отнесся иначе к его личности при посещении Москвы. Прежде всего это было в глазах молодого композитора воплощение, как он сам говорит, «бескорыстного труженичества, пламенной любви к искусству, представитель энергических, благородных усилий в борьбе с мракобесием, тупостью, рутиной, интригой и невежеством, той грозной собирательной единицы, которую поэты называют «толпой». Затем это был удрученный годами, болезнями, гонимый судьбой и людьми старец («Вид гениального артиста, — говорит Кашкин, — внушал невольное сожаление: беспомощная, согнувшаяся фигура, полузакрытые глаза, болезненное выраженье лица производило впечатление очень тяжелое».), утешить которого, согреть хоть на минуту пламенным изъявлением сочувствия было отрадно сердцу Петра Ильича. Наконец, перед ним стоял первый великий композитор, с которым приходилось познакомиться, и понятное в молодом художнике чувство благоговения к великому собрату не могло оставить его спокойным. Он, как и все, что было серьезно любящего музыку в Москве, с энтузиазмом встретил Берлиоза и хранил на всю жизнь воспоминание о знакомстве с ним.
Берлиоз дирижировал в Москве два раза: в симфоническом собрании Музыкального общества и общедоступном концерте в «экзерциргаузе» (т. е. манеже), вместившем в себе в этот день до 12.000 человек, восторженно приветствовавших величайшего из французских композиторов. Горячее желание москвичей достойно почтить его не пропало даром. На обеде, данном в помещении консерватории в его честь, он произнес речь с выражением благодарности Москве за испытанное им удовольствие видеть себя «понятым» и тронул всех присутствующих прочувствованностью и искренностью тона. На этом же обеде произнес и Петр Ильич, по отзыву Кашкина, «прекрасную речь по-французски».
О том, до какой степени в течение этого сезона Петр Ильич освоился с московской жизнью, чувствовал себя в ней как дома, между прочим, видно из того, что не только артистические, «но и аристократические и купеческие» знакомства его не пугали. Так, он сблизился с домом Лопухиных, с которыми познакомился в Ахтырке у князя Трубецкого. В этой семье устроился в декабре любительский спектакль, и Петр Ильич принял горячее участие в нем не только в качестве актера, но и композитора, сочинив музыку для водевильных куплетов. Давались три пьесы: «Шила в мешке не утаишь, девушку под замком не спрячешь», «Путаница» и «Соль супружества». Он играл в первой из них и зафимировался доктором Альфонским (Тогдашний ректор Московского университета.), по словам фафини Капнист, столь удачно, что даже вблизи можно было ошибиться. Спектакль этот понравился, повторялся два раза, и Петр Ильич имел большой успех.